Борис Можаев - По дороге в Мещеру

- Откуда родом Бйташиха, последняя владетельница Гуся Железного?

- Немка из родового поместья "Гуд".

- У кого здесь гостил Куприн?

- У зятя, управляющего поместьем. Фамилия его Нат.

- А кто построил тот самый барский дом, где останавливался Куприн?

- Пленные французы. А руководил сам фельдмаршал Петр Михайлович Волконский, дальний родственник Льва Толстого.

- Да, это все верно, - кивал головой Воропаев и вдруг изрек: - А молодежь у нас хорошая. Шестерых в прошлом году в институт отправили. Прямо с фермы. Да вот и фотокарточка.

Воропаев вынул из кармана фотокарточку: четверо девчат и два парня, на переднем плане - сам председатель, он что-то говорит, подняв кулак.

- Кулак не на месте оказался, - извинительно улыбнулся Воропаев.

- Между прочим, обратите внимание на этого белобрысого паренька, указал Федин на крайнего парня на фотографии. - Хлопцев Володя. Он сирота у нас. Мы ему стипендию платим от колхоза. Тридцать три рубля в месяц.

- А сколько на трудодень платите колхозникам?

Федин засмеялся, ответил Воропаев:

- Дак ежели все со всем посчитать - пожалуй, по три рубля выйдет.

Было это в шестьдесят втором году, тогда любили так вот подсчитывать с карандашиком в руках. Воропаев и в самом деле взял карандаш, бумагу:

- Значит, так: картошку копают - десятая часть идет им. Сено даем, то есть луга нарезаем. Кому по гектару за теленка, кому так... Хорошим работникам.

- Зерна по скольку дали?

- Зерна не дали на трудодни.

- А денег?

- Денег? - Воропаев поглядел на потолок. - Деньги, значит, заработать можно... В отхожий промысел ходят. Отпускаем.

- Отпускаем только тех, кто хорошо поработал в колхозе, - пояснил Федин. - А если он трудодней не выработал, так уж не отпустим его и в отход.

- Да, да, вы не подумайте насчет шабашников. Этого у нас нет, - быстро подхватил Воропаев. - Наши работают в постоянных местах: в луневском совхозе под Москвой, на биофабрике в Щелковском районе. Нам и директора знакомы, пишут письма, лес у нас берут, взамен посылают шифер, гвозди... Оборот налажен.

- А вдруг кто-нибудь из колхозников останется там и не вернется? спросил я.

- У нас порядок, - ответил Федин, смущенно улыбаясь. - В июне все возвращаются домой. Ведь лето подходит, на полях работать надо. А кто опоздает - осенью не пустим.

Они сильно беспокоились, что я смогу их уличить в потакании "деляческим замашкам" собственных колхозников, и поскорее перевели речь на другую тему. Чего греха таить, подобные опасения в то время были весьма основательны. Наш брат журналист любил с ходу врезать незадачливым председателям, "распускающим" свои кадры. А то, что эти кадры только и сводили концы с концами за счет этих сезонных увольнений из колхоза, это мало кого трогало. Мол, перебьются, им ничто.

- Условия у нас неплохие, - уводил меня в сторону Федин. - Возьмите хоть культурно-просветительную работу. Не хуже, чем на производстве, поставлена. Посмотрите наш парткабинет. На общественных началах держим. Одних журналов выписываем до десяти названий.

Парткабинет и в самом деле был приличный - много журналов и газет, всякие диаграммы на стенах, на них все выписано добросовестно: какой валовой сбор зерна намечен на 1980 год, и какая урожайность, и какая будет культура построена.

- А страданье играют еще на селе? - спросил я.

- А как же! - обрадовался Федин. - По вечерам село обслуживают радиофицированные точки, а после - самодеятельность. То есть девчата с ребятами по селу ходят, сормовского играют.

Я пожалел, что проявил интерес к этой культуре. Меня поселили в избе напротив столбового громкоговорителя - и шумел он железным голосом до двенадцати часов ночи. А потом перед избой сходилась эта самая самодеятельность - голосистые девчата под гармонь с припевками отплясывали до утра сормовского да цыганочку.

Видал я и отходников, говорил с ними, убедился - совсем не легкая, не прибыльная у них работа, и жизнь не сладкая, как заверяли нас частенько газетные фельетонисты.

В том же Дмитриеве ничем особенным не выделялся из общего порядка пятистенок Баринова Николая Нестеровича. Просторная, светлая горница, застланные пестрыми половичками полы. Широкие скамьи вдоль стен. Плакаты на стенах. Хозяин удивительно моложав, стройный, подтянутый, весь какой-то коричневый, словно продубленный загаром, без единой морщинки, без седины. И диву даешься, что ему перевалило уже за пятьдесят. В отход он ходит уже лет тридцать пять.

- И дед мой ходил, и отец, и я хожу, и сын. Все мы отходники. Отец, бывало, с осени брал две смены белья, две пары лаптей да кочедык, чтоб лапти в дороге подковыривать, и уходил.