Борис Можаев: По дороге в Мещеру

Мелешкин вынул из стола несколько листов машинописного текста:

- Это я выписал из энциклопедии 1902 года. Смотрите, в Касимовском уезде раньше промыслом занималось почти двадцать семь тысяч мужчин (это помимо города), да не менее трех тысяч женщин обрабатывало козий пух, который шел потом на Нижегородскую ярмарку, оттуда в Оренбург, где из него вязали знаменитые оренбургские пуховые платки. Промысел был всему делу голова. Поденщиков и батраков насчитывалось всего 477 человек. А плотников было более пяти тысяч. Теперь же остались одни рогожные кули.

Мы поехали по разбитой проселочной дороге, сплошь покрытой разливанными лужами; дорога извивалась, как Змей Горыныч, ныряла из деревни в деревню, словно пыталась оплести и удушить грязью все живое.

- Раньше здесь хорошо льны росли, - сказал Василий Иванович, глядя на жидкие озими.

- Отчего ж теперь не растут? Земля испортилась?

- Земля все та же... Раньше свои льнозаводы были, сдавали льноволокно. А теперь вези тресту аж в Туму или в Касимовский район. Невыгодно тресту сдавать, вот и льны не сеют, - говорил Мелешкин. - В Алексееве колхоз держал ткацкую артель. Зимой колхозники тик ткали. Хорошее подспорье было. Так отобрали, артель фабрикой теперь называют. Но какая это фабрика? У них добрая половина на ручных станках ткет. Смех! Зато уж колхоз захирел. У Самсона Белокурова в Оськине фабрика дерматиновая была, и колхоз крепкий был. Отобрали фабрику...

- Кто ж на этих фабриках работает?

- Да те же колхозники. Раньше председатель колхоза распоряжался всем один, и правление было одно - и для фабрики, и для колхоза. Жатва подошла, к примеру, фабрику на замок - и все в поле. А теперь на фабрике директор. У него свой план. Он колхозу не подчиняется. А убирают поля все те же люди, но теперь они ходят в колхоз как бы на помощь.

Благая мысль - перерабатывать на месте свое сырье и отвозить далекому потребителю готовую продукцию - стала узаконенной позднее известным постановлением правительства о создании агропромышленных комплексов. А в те времена эта мысль решительно пресекалась.

Грустно и тогда было слушать сетования растерянных хозяйственников. Да и теперь невесело подумать - сколько крепких хозяйств осажено было на карачки не только в Мещере, но и по всей нечерноземной полосе, издавна сочетавшей сельское хозяйство с промыслом. Это еще наше счастье, что многие изворачивались...

При въезде в село Уткино, на отшибе, посреди заросшего клевером пустыря, уклонисто переходящего в просторные озимые поля, стоял новый бревенчатый дом; в широких окнах, охваченных желтыми, еще не потемневшими наличниками, и в высоком, в свежих затесах крыльце, и в светлой тесовой изгороди - во всем чувствовалось какое-то приветливое, веселое радушие: входите, люди добрые! Есть у нас и на чем присесть и чего съесть-выпить. Это правление колхоза "Новый путь".

В большом кабинете, чистом, светлом, оклеенном дорогими вагонными обоями, мы познакомились с председателем колхоза Кирюшовым Афанасием Гавриловичем, человеком пожилым, но подвижным. В его быстрых жестах, в его цепком взгляде чувствовалась добрая хозяйственная хватка. И разговор он вел бойко, пересыпая речь цифрами:

- Что дает нам кулечное дело? За прошлый сезон мы получили сто тридцать тысяч чистой прибыли в новых деньгах. Куда идут эти деньги? Поедемте, я покажу вам.

За оврагом, на пологом въезде, в строгом порядке тянулись вдоль села коровники, телятник, свинарники... дворы, дворы. Каменные фундаменты, бревенчатые стены, рифленые серые, как речные плесы, крыши... Где конец им? Мы ехали вдоль животноводческого городка несколько минут.

- Вот вам и кули, - посмеивался Кирюшов. - Чистое золото! А кредиты на промысел не дают.

- Почему же не дают кредиты?

- Говорят - неплановое производство. Не положено. Просто смех! И агента своего по закупке мочала держим в Башкирии. И платим за мочало выше закупочных, кооперативных цен. И вагоны не дают нам для перевозки сырья. Так мы по праздникам перевозим, когда дорога разгружается. А в заявках на вагоны вместо мочала пишем - зерно. Мочало нельзя, ни-ни... не планово.

В тот день добраться до соседнего села Бусаева нам не удалось. Мы хотели посмотреть ткацкую фабрику, то есть бывшую ткацкую артель, которую отсоединили от колхоза в 1960 году, отчего хозяйство захирело. Сели мы в чистом поле на высоком бугре, сели посреди дороги на все четыре колеса, на дифер. Копались до глубокой ночи.

Ездить на автомобиле по лесным мещерским дорогам, да еще в слякотную осеннюю пору, в то время умел разве что один Василий Маркович Кленушкин, старый тумский шофер, чудо-богатырь. Говорили про него, что он один за передок подымает "газик", что он с лопатой ходил на медведя, что он мог опрокинуть воз сена, что ставил на колеса телегу, груженную трестой, и всякие прочие чудеса рассказывали про него. Осенью шестьдесят второго года, когда по лесным дорогам ходили только трактора, Кленушкин на своем "газике" возил меня и в Ветчаны, и в Култуки, и в Княжи, и в Уречное, и в Мамасево - в самые глухие медвежьи углы Мещеры. Ездили не столько по дороге, сколько чистым полем или по мелколесью. Глянешь, как он чешет напролом, подминая частый молодой соснячок, спросишь с опаской: