Алексей Никитин: Окно на базар

- А я верю, - угрюмо буркнул Дружинин. - Они бы нас удушили, если б могли. Янки хреновы.

- Не знаю, Владимир Дмитриевич, как там американцы, но ни с кем мне так тяжело не работалось, как с "Укрытием". - Я постарался отвлечь Дружинина от его любимой темы. О кознях американцев он может говорить часами. Был бы повод. - Последний договор с "Укрытием" мы полгода готовили. Собрали все согласования, директор даже техзадание подписал, а через два месяца он же отказался подписывать договор. "Мне, - сказал, - не понятно, зачем этот договор нужен вообще". Прежде ему было понятно, теперь стало не понятно. Все. Больше я к ним не ездок.

- Вы специально меня пугаете, что ли? Может, мне тоже не связываться с ними?

- Обязательно поработайте. Попробуйте. В любом случае, это - полезный опыт. А там кто знает. Вдруг понравится? Как у вас в остальном дела?

Советы давать - дело хорошее, но я хотел знать, когда Дружинин намерен брать очередную партию нашей химии. И в случае чего - поторопить его. За этим и приехал.

- В остальном... Да как у всех сейчас, сами понимаете. Хорошего мало. - То, что он лишнего мне не расскажет, я и так знал. Мне ведь его только на мысль натолкнуть было нужно. - А! Хорошо, что напомнили, - спохватился наконец Дружинин. - Я вас еще вот о чем спросить хотел: в вашей формуле доля пластификатора меняется? Или нет?

- Что? - Я его не понял. - В какой формуле? Что меняется?

- Это я состав для себя формулой называю. Мне так привычней. Я говорил, что в состав вашего полимера входит пластификатор, диоктилфталат. Дима написал мне, чем его можно заменить, если вдруг у поставщиков не окажется. А проценты, сколько килограмм пойдет на тонну, для замен не дал. Так я хотел уточнить...

- Хвощинский передал вам состав?

- Что значит - передал? Продал. И передал. Формулу продал, технологию производства, бумаги с разрешениями на применение. И почему - Хвощинский? Договор подписан вами. Да вот он.

Дружинин подтолкнул ко мне папку, которая лежала на его столе отдельно от других бумаг.

Медленно и не торопясь листал я аккуратно подшитые документы. Договор на создание и передачу научно-технической продукции. (Наш типовой договор. Подписан мной. Датирован мартом. Видел я его впервые.) Протокол соглашения о договорной цене. Календарный план. (И то и другое - на бланках. Заполнены Митькой от руки. Им и подписаны. Все - март.) А, вот акт сдачи-приемки. (Тоже подписан Митькой. На нем уже свежая дата, майская. Документы, наверняка сделаны задним числом. Все логично.) Отчет. (У отчета новый титульный лист с Митькиной подписью и старый текст, отпечатанный на машинке. Отчет еще из тех, что делал Кузьмин. У нас уже и машинок-то печатных в конторе нет. Моя подпись пока только под договором. Видимо, у Митьки был один чистый лист с моей подписью.) Временные технические условия. (Тоже старый документ с новым титульным листом.) Акт передачи образцов. Письмо от нашей конторы с просьбой перечислить оплату по этому договору на какой-то левый счет. Письмо, хоть я его и не подписывал, подписано мной. Это плохо. То есть все плохо, но это особенно нехорошо.

- Для всех одинаковая, - ответил я Дружинину, внимательно просмотрев содержимое папки.

- Что?.. Кто одинаковая? С этим договором что-то не так?

- Все так. Объемная доля пластификатора одинаковая. Вы можете брать любой из того списка, что он вам составил. Количество при замене не меняется.

- А-а... Ну, главное, что с договором все нормально. Хорошо. Спасибо.

Дружинин меня ни о чем больше не спрашивал. Наши дела его не касались.

Возвращаясь в контору, я думал не о Митьке. Я радовался, что теперь все ясно, что больше нет той холодной тяжести, которая давила, не давала мне покоя всю последнюю неделю. Мне еще предстояло распутать узлы, которые на память о себе оставил Митька, но и об этом я не хотел думать, возвращаясь от Дружинина.

Я не думал о Митьке, но мне было жаль его. Я уже пережил эту историю, для меня она уходила в прошлое. А для него - нет. Он будет жить с ней. Я ведь неплохо его знаю. Для него она навсегда останется настоящим. Она будет с ним каждый день. Деньги не стоили этого. И мне его было жаль.

Но он мог сделать это не только ради денег...

Неожиданно мне вспомнился сон. Утром, когда я проснулся, в памяти не было даже слабого следа от него, а тут он вдруг всплыл весь, в деталях, в подробностях. Короткий и пронзительный.

На краю села, обнесенная невысоким забором, стояла бревенчатая изба. Сразу за ней начиналось поле, еще белое, закрытое тяжелым весенним снегом, но уже с редкими черными проталинами. Улица - черная грязь. Глубокая. Непроходимая. На лавке возле калитки сидела женщина.