Семен Подъячев: Разлад

Отошли мы от барского двора порядочно эдак, не видать нас оттеда; он, понимаешь, ни слова не говоря, бац меня по рылу — искры посыпались, истинный господь. И начал, и начал… «Да ты такой-то, да ты эдакой-то. Да зачем ты не сказал мне. Заодно ты с ним! Расчет тебе, ступай к чорту, не нужен». А сам так с кулачьями, остервенился, и прет к рылу… Ну, тут уж и я не стерпел: смазал его раза два… Дери тебя, говорю, чорт и с расчетом-то. Снохач проклятый!.. Всю дорогу пока до двора шли, лаялись мы, что ни есть хуже… Мне, знамо, обидно… Доведись до кого хошь, понапрасну лают… Я тоже, небось, не каменный… Пришли в избу. Одна старуха дома, никого нет. «А где ж тот, говорит, разбойник-то?» — «Да не знаю. Тутатко был, вертелся, вышел куда-то»… Сел он на лавку, ноги расставил, сопит, духа не переведет… Отстегнул ворот, тяжко ему… Посидел, вскочил, побегал по избе, сел опять и — что же ты думаешь, братчик, заплакал со злости-то… Уж очень ему, значит, обидно насчет графа-то… острамил при всем народе…

Неловко мне стало… пошел я из избы… Глядь, за дверью в сенцах сынок… идет откуда-то, выпимши… «Ну что, говорит, угостили вас? Вы еще бы, говорит, христа ради попросили… Он еще бы угостил. Ах вы, сволота»!..

— «Не ходи, говорю ему, в избу, обожди: сам нехорош… как бы чего не было». — «А что?»…

Рассказал я ему. А он смеется, рад… «Так вам, говорит, и надо… Ловко. Вот, небось, мой-то, пойду посмотрю». — Пошел в избу… Я за ним… Грешный человек, любопытно мне, что у них будет.

Не успел это он через порог путем перелезть, как набросился на него сам, ровно волк на падаль… Сцепились. «Ты что ж это со мной сделал, богоотступник проклятый, а? — кричит старик. — Долго ль ты меня страмить-то, мучить-то будешь! Что ты со мной наделал? С какими я бельмами на улицу теперь выйду? Как я к графу покажусь? Мошенник ты, разбойник, сукин сын! К уряднику тебя… свяжу по рукам, по ногам, — в город!.. Пороть тебя, смутьян проклятый… вышибить из тебя дух-то твой, окаянный!..» — А сын смеется да и говорит ему на это: «Угостил, — говорит, — ловко… так и надо. Поди еще покланяйся, — поднесет чашку… Помиритесь, — говорит. — Он таких любит… Рыбак рыбака с другого берега видит… Такие обормоты, как ты, им нужны, как мост через реку. По вашим спинам ходят, а ты, дурак, гнись ниже… Эх, вы!» Хотел еще что-то сказать, да не успел… Случилось тут, братчик, дело, не дай бог, вспомнить тошно. Схватил, понимаешь, сам рубель, вот которым бабы белье катают, на брусу он лежал, да как ахнет его этим рубелем-то по голове… так он и покатился по полу, как сноп…

— Убил? — как-то невольно воскликнул я.

— А ты слушай. Нет, не убил сразу, а только оглушил… Ударил-то он его, понимаешь, плашмя, а не ребром… кабы ребром — прошиб бы голову… Ну, упал это он на пол, потом хотел встать, ан нет, не может… Поднялся эдак на карачки, да по избе-то кругом, кругом на одном месте, как волчок… Страсти смотреть — истинный господь…

Подбежал я к нему. Что ты, что ты? Взял его в охапку, посадил на скамейку, а у него голова-то вот так вниз и падает, и говорить ничего не может, языка решился… Взял я, подстелил в голова, — положил его. Старуха-то со страху убежала за дверь, втроем мы остались… «Убил, — говорю, — малаго-то… что теперь делать, а?..» Молчит, старый, испугался, трясется… «В больницу, — говорю, — надо скорее везти — пока жив. Может, помогут… Да навряд… За попом бы послать… Напреет тебе теперь, говорю, что наделал!..» Испугался он, вижу, еще больше… «Батюшка, — говорит, — Маркел, не сказывай, не сказывай, христа ради… не губи!.. Затаскают!.. Я тебе за это… вот погоди… погоди, я тебе две красных… Мало? Три… Живи у меня, пей, ешь…» Гляжу я на него. «Ах ты, — думаю, — сволочь ты эдакая! Он все об себе-то хлопочет, себя-то ему жалко пуще всего, а не человека…» Н-да!..

— Помер? — спросил я еще раз.

— Тут же, на этой скамье, где положил я его, — отдал богу душу. Без языка был, да, должно, и без памяти… Погас, как лучина… потрещала, потрещала, да и того, свалилась в лоханку, только дымок пошел.

Рассказчик опять замолчал, словно задумавшись о чем-то…

— Ну, а как же потом-то? — спросил я. — Сам-то как же?… Судили? Что ему было?

Он махнул рукой. — О, братчик, — чорта лысого судили!.. Ни фига ему не было — оправдали…

— Ну, а ты как же?.. У него жить остался?

Он усмехнулся какой-то нехорошей, злобной усмешкой и ответил:

— У него… да только, братчик, недолго… Его, старого пса, — нашелся какой-то добрый человек, — спалили…

— Как спалили?

— Как!.. Как!.. Не знаешь, как?.. Махонький, что ли?.. Подпустили ночью петуха под крышу-то — и готово дело… Как корова языком слизнула.