Семен Подъячев: Разлад

Зашли мы к этой Гундоре… бабенка, вдова, водкой торгует… с ребятишками живет, этим и кормится. Глядим — заперто. Постучали в оконце, встала она, впустила… «Есть?» — «Пожалте… Закусить-то вам чего? Лучку нешто пойти головку выдернуть». Пошла, принесла луку зеленого. Сели мы к столу. Налил он. «Пей!» — «С хозяина, чай, говорю, черед». — «Пей, не ломайся! не люблю я». Хлопнул я. Налил он себе, тоже хлопнул. «Дака-сь нам еще половинку, а эту на, убери (мне говорит) в карман, с собой возьмем»… Притащила Гундора еще половинку, и эту хлопнули. Отдал он деньги. Вышли на улицу… пошли вдоль деревни… Пошатывается, гляжу, мой малый, развезло его натощак-то, да и у меня тоже, слышу, того, не в порядке… А солнце чуть встало, на небе ни облачка, роса сильнейшая… «Хороший день будет, думаю себе, надо понавалиться, до завтрака подвалить побольше…»

Вышли за деревню, стали под гору спускаться к речке, глядь — из-под горы пылит кто-то нам навстречу. Глядим, не мужик едет. «Со станции, говорю, должно, господа каки-нибудь в именье». Остановились. Вот, глядим, катит пара в дышле, лошади хорошие, все в мыле… На козлах кучер, руки вытянул в струнку… бородища черная по брюхо… А в коляске, глядим, сидит-развалился барин какой-то в шляпе, папироску курит… прищурился, на нас смотрит… Поровнялся с нами… Снял я картуз, хотел было поклониться. Хвать, мой хозяин-то молодой как закричит по-матерному, что ни есть хуже, а сам зубы ощерил да кулаком-то вот эдак барину и грозит… — «Вот тебе, кричит, такой-сякой!» Я так, братчик, веришь богу, и присел… Увидал это барин, кучера в спину тык — «пошел!» А мой чудород вдогонку-то им, вдогонку, что ни есть гаже… «Что ты, говорю, очумел — ни за што, ни про што лаешь!.. Кто такой барин этот?» А он побелел весь, глаза страшенные… с винища-то еще пуще, пена из роту клубком. «Граф это, говорит, чтоб ему»… да опять матерно. «Вот бы, говорит, была бонба, шваркнул бы, полетел бы вместе и с коляской своей к чортовой матери… ишь, катит в коляске… кучер… а мы с тобой иди, вот тяпай… А что он, умнее нас с тобой, что ли? Отними от него деньги, одень поплоше, сыми, как с бутылки, ярлычок графский… Подика-сь, мол, добудь себе на пропитанье. Ей-богу, в злую роту не примут… Подохнет, сукин сын, с голоду»… Обернулся опять в ту сторону, куда граф поехал, поднял кулак, кричит словно помешался:- «На наши денежки живешь… нашу кровь сосешь… погоди, погоди!» Затрясся весь вдруг, а пена-то из роту, братчик, словно, истинный господь, мыло какое… Показывает, вижу, мне рукой на глотку на свою, а сам глаза вытаращил чорт-чортом… Испугался я… Не знаю, что делать… А он, вдруг, понимаешь, как закричит, да об землю брык — и забился, словно курица с перерезанной глоткой… Нашло, значит, на него, вступило!.. Испугался я того пуще… «Батюшки-светы, что, думаю, как помрет… что мне тогда делать? Затаскают…» Стою над ним, разиня рот… гляжу, а что делать — не знаю… Отродясь такого страху не видывал… Лежит, смотрю, хрипит… Уснул, потом стих… Что делать? Не бросать же на дороге… Много ль он проспит, шут его знает… «Домой ежели, думаю, хозяин заест и меня-то вместе… Провались ты совсем провалом. И не чорт ли, думаю, меня с тобой связал…» Гляжу, эдак шагах во ста от дороги кусты растут, и трава-некось высокая, метла… Дай, думаю, туды его стащу, пущай спит… ужо пойду завтракать, зайду, разбужу, а то и сам проснется, чорт с ним, найдет дорогу. Взял это его, поднял, завалил на спину, как обрубок какой сволок, положил в кустах… Спи, мол, а сам взял косы, пошел на место — косить.

Рассказчик замолчал и, потянувшись, зевнул.

— А ведь мне итти надыть, — сказал он, — заболтался я тут с тобой. Язык мой — враг мой.

— Куда тебе торопиться? — сказал я, — успеешь, на, покури.

— Давай… наказываю я тебя.

— Ничего. Ну, как же ты потом-то… а?…

— Да как!.. Покосил часика два, пошел завтракать, зашел в кусты, а он, гляжу, лежит, не спит, на небо смотрит,) табак курит… «Ну, как, говорю, дела-то, проснулся?.. Напугал ты меня до смерти. Графа ни за что облаял… Узнает отец, плохо тебе будет». — «Ступай ты, говорит, к чорту с графом-то да и с отцом-то вместе… Не боюсь я никого». — «Ну, пойдем, говорю, закусим, устал, небось… Чай, есть захотел, — голова болит?.. Вот, на, поправься…» Достал давешнюю половинку, которую с собой-то взял… подаю ему… Обрадовался он. «А я, говорит, и забыл про нее… Вот спасибо. Завтракать я не пойду… Ты мне захвати сюда, пойдешь назад, хлебушка… А я пока полежу… Не хочется мне туда… Ишь, здесь как гоже… благодать!..» Нечего делать — пошел один. Сел за стол. Аксюшка и косыми на меня не глядит, так все швырком и швыряет… Сам пришел со двора. «А тот-то, говорит, где же! Лодырь-то?» Сказал я. «Ишь ты, говорит, должно, с осени закормлен… Ну шут с ним. Губа толще — брюхо тоньше, наплевать. Ну, как трава?» — «Трава хорошая…» Помолчал и говорю… чорт-то меня за язык потянул… «Графа, говорю, твого приятеля, видели… со станции, должно, домой покатил… Навстречу нам попался под горой…» — «О-о-о!» «Верно». Обрадовался он. «Аксюшь, кричит, слышь, что баит: граф-батюшка приехал»… А она от печки: «а мне наплевать, приехал, так приехал. Много вас тут, графьев-то»… — «Что это ты ощерилась, говорит ей, — смотри, не замай… Это он, батюшка, благодетель, на свои именины прибыл… У нас ноне какой день… пятница? Ну, значит, в понедельник он именинник. Сходку надыть собрать накануне, потолковать с православными, как и что насчет проздравленья. У нас, говорит, с исстари заведено, проздравлять ходить на барский двор с анделом… Теперича все по-другому пошло: старики одни, почитай, ходят… молодые-то неплошь вот тово, не идут, а допрежь все, всем обчеством… Хо-о-о-рошо было! А теперича, говорит, его вдвойне проздравить надо: кроме андела-то с царской милостью, с производством в государственного совета членом. Подарочек какой-нибудь надыть сделать. Барашка, нешто, а? Как думаешь?» — «Да мне-то, говорю, какое дело… По мне хучь мерина, дело ваше». — «А что, говорит, как он вам попался-то, мой-то поклонился ли ему?.. Картуз-то сдернул ли?» — «Поклонился, говорю». — «То-то, мол, а то ведь от него станет»….