Лазарь Карелин - Последний переулок

- А ты мне такой еще больше нравишься, - оглядев его, сказала толстая барменша. Женщины, хоть и нет никакой корысти, оглядывают, рассматривают молодых парней, мужчины, даже и в старости, хоть тоже нет никакой корысти, вернее, надежды, оглядывают, рассматривают молодых женщин - заряжаются и те и те от тех и тех. И чужая молодость, стало быть, бодрит.

- И ты мне такая нравишься, в юбке, а не в джинсах, - сказал Геннадий входя. - Господь вам определил юбки, вот их и носите.

- А некоторым я, напротив, в джинсах нравлюсь, - сказала барменша, идя к стойке самой завлекающей из своих походок. - У вас, у мужичков, вкусы разные. Кому кофе подавай, кому чай, кому виски, кому джин. Хочешь попробовать, у меня джин появился? Сорок пять градусов и елкой пахнет.

- Нет, мне пить нельзя, деловое свидание.

- Тогда кофе?

- Тогда кофе, сестренка.

- Покрепче, солдатик?

- Чтобы в слезы.

В дверях стоял Белкин. Что с ним? Белый, нет, серый такой, оттого, что бежал, боясь опоздать? Да он и не опоздал, на часах было всего пять минут двенадцатого. И он, стоя в дверях, дышал не тяжело. Казалось, он вообще не дышал. А если дышал, то так оробело, что ничего в нем от вздохов и выдохов не шевелилось. Замер в дверях. А вот глазки бегали, обшаривали.

- Пришел? Это хорошо. Я думал, не придешь. - Белкин пробежечкой подскочил к столику у двери, где сидел Геннадий. Не отодвинув кресло, на что, видимо, не было сил, он бочком втиснулся, упав в сиденье. - Мне бы выпить!.. Мне бы коньячку! - Он чуть возвысил голос, обращаясь к барменше.

- Сколько? - спросила она.

- Фужер для начала!

- Так ведь нам же делом заниматься, - сказал Геннадий. - Бегать, узнавать.

- Бегать, узнавать не нужно. Все узнано. В том-то и дело, что все узнано. - Белкин закрутил головой, озираясь. - Хорошо, что никого тут нет, не люблю, когда людно. Хорошее местечко подобрал. - Он приглядывался, оглядывался, что-то пытаясь вызнать про это крошечное, все как на ладони помещение. - Смотри, под кинобар оформили. Кинокамера на стене и в камере лицо оператора. Находчиво! А светильники из кинолент как бы сплетены. И вон земной шар, а в нем опять же кадрик с перфорацией. Кино - владеет миром, так? Да только не так!

Барменша принесла полный фужер коньяку, чашечку кофе, стакан минеральной.

- Так?

- А это вот так! - Он даже не поднял на нее глаз, а сразу вцепился в фужер и стал тянуть из него, захлебываясь, мучительно глотая. Выпил, как алкаш последний, губы неряшливо обтер рукавом, поднял наконец на женщину глаза. Она рассматривала его внимательно, построжав, без сочувствия. Этот клиент был тут новым для нее человеком, и он не внушал доверия. А когда такое вот крошечное на руках кафе, когда почти все, кто тут бывает, где-то рядом и живут, каждое новое лицо настораживает. Глядишь, сбежит такой не заплатив. Или перепьется, набезобразничает. Поглядела, поглядела и отошла, недоуменно пожав плечами. Спросила уже из-за стойки:

- Геннадий, это и есть твое деловое свидание?

- Ага.

- Уже наболтал?! - вскинулся Белкин. - Какие дела?! Какие у нас дела?! Всё с делами! Отдыхаем! Воскресенье! Милая, попрошу еще фужерчик. Коньяк, как известно, четный напиток.

- Это как понять? - спросила барменша.

- Рюмки мало, а надо две.

- Так ведь не рюмками, фужерами себе помогаете.

- Значит, нуждаюсь в такой норме. Одному таблетки хватает, чтобы заснуть, другому нужна целая пригоршня.

- Без таблеток надо спать, - барменша принесла новый фужер.

- Если уж спать без таблеток, - осклабился Белкин, - так уж тогда с кем-нибудь. - Он было собрался повеселеть, но вспомнил про что-то испуганно, про такое, что не пускало его к веселью, а вспомнив, опять посерел, не помог коньяк. Он схватился за фужер, поднес к губам.

- Погоди, - отвел его руку Геннадий. - Ты так вмиг накачаешься. Что случилось-то, что узнано?

- Что?.. - Белкин завертел головой, за стекло пыльное на улицу глянул, подозревая даже скользивших мимо стекла по Сретенке прохожих. - Что?.. Дай сперва выпить!

Геннадий отвел руку, и Белкин опять присосался к фужеру, мучительно заглатывая забвение.

Геннадий ждал, разглядывая этого посерелого человека, которого знал всего вторые сутки, который за эти всего двое суток постарел лет на десять, развалился как бы, оползнями пошел, как трухлявая стена под штукатуркой, чуть тронь, и валиться начинает, расползаться, один сор да пыль от нее.

Белкин дохлебал из фужера, опять обтер губы рукавом, сам себя нарочно унижая, носом вот шмыгнул, ну, алкарь, и все тут, плечики приподнял, будто ему холодно сделалось. Вживался в другую для себя жизнь, готовился к ней?