Георгий Осипов - Хрустальный кабинет

Почувствовав комфорт, я выпил свой второй стакан таврийского портвейна. Ожидая кайф, закурил "Опал".

- Гарик, а почему тебе не нравятся серьезные группы? - это был голос "жопы под мышками".

Она мне ужасно нравилась, эта полугорбунья. Возможно, на самом деле анаморфная. Freak.

"Потому что они всем нравятся, слишком многим: студентам, комсомольцам, которых надо вешать, взрослым пидорасам, жидкам из муздрочилища", - хотел добавить я, но вспомнив, как демонстративно ушел от Клыкадзе после обрушенного тем на Леву Шульца каскада расистских оскорблений (Лева сел жопой на бутылку с пивом и раздавил ее), промолчал.

- А, вот так, - потупилась с усмешкой "жопа". - Жаль, а то у меня есть с собой классная книга про них.

- "Музыка Бунта", - еще мрачнее отчеканил я, глядя на светильник без лампочки, похожий на планету Сатурн.

- Откуда ты все знаешь?

Она явно внимательно смотрела телепостановку по пьесе Д.Б.Пристли "Опасный поворот". Довольно смелую и кишащую намеками историю о прогнивших англосаксах. Александр Дик - так звали актера, которому было разрешено играть гомосексуалов, если они были людьми Запада. Я увидел его впервые в "Портрете Дориана Грея". Cute. Удачная помесь Дуайта Фрая и Петера Лоррэ. А в "Опасном повороте" он играл питурика, женатого на испорченной Бетси - ее играла другой мой идол, Валаева. Похожая на Мэриэнн Фэйтфул и Бюль Ожье. Ее порочно-кукольную манеру копировала Нэнси-"война миров", от которой я в свою очередь и слышал про "Музыку Бунта". А Нэнси "Музыку Бунта" показывал один маленький востроглазый блондин по кличке Нью-Йорк, похожий на засушенного Роберта Планта, которого вовремя не засушили. Я даже точно знал, что это за издание. Это было уже второе дополненное издание советского гея-международника Феофанова - первое появилось еще в 69-ом году и называлось "Тигр в гитаре"! С черно-белыми фотками. Желтая обложка. Единственная книга, спизженная мною. Вернее, я взял ее в библиотеке и не вернул, заплатив потом три рубля. Из этого вовсе не следует, что я совсем, как поет Алеша Димитревич, "не занимался тайными вещами".

Она извлекла книгу из дамской сумочки в форме обезглавленной пирамиды. Еще раз я увидел ее зад в пошитой из бордовых и фиолетовых клиньев юбке, звенья короткого позвоночника проступили через полотно белой блузки. Обложка нового издания тоже была желтого цвета. Возможно, это был тот самый экземпляр, что Нэнси видела у "Нью-Йорка". Улыбнувшись друг другу мы направились в спальню Клыкадзе рассматривать "Музыку Бунта".

"Мэнсон, - Клыкадзе остановил меня, вытянув ногу, - вещи ты принес весь пиздец (этимология этого выражения прослеживается крайне трудно. Те, кто им пользовались, сами не в состоянии объяснить его смысл. Возможно изначально оно звучало как "аллес пиздец"), воздушная психоделия, это клево!" Я понял, о чем говорит Клыкадзе. Ему понравился высокий и чистый фальцет в "Sugar Baby Love".

В спальне хозяина дома стоял отцовский книжный шкаф. Две верхние полки в нем занимали сочинения Ленина. Я отметил два тома еще не спизженных, на тот момент, тома синего Александра Блока. Мы присели на панцерную сетку единственной кровати и раскрыли сочинение международника Феофанова.

Там был отдел чернобелых, густо заретушированных, точно жженой пробкой, натертых иллюстраций. Элис Купер со змеюкой, рок-ансамбль "Степной Волк", чье звучание, помню, показалось мне отвратительным, а рожа их лидера, инвалида из Литвы, еще хуже. Потом, как всегда бывает у магически одаренных личностей, ненависть и отвращение, достигнув пика безумия, воспламенились и породили любовь.

Были кто-то еще - из-за качества их трудно было отличить от политиканов, безработных и ку-клукс-клановцев, привычных обитателей книжек о Западе. Выглядывали из-за угла битлочки, похожие на актеров - Смехова, Старыгина, дохлого ленинградского зайку, так что хотелось передавить этим резиновым душам дверью в парашу ихние шеи.

Все равно дослушать что-либо из этого до конца я никогда не мог. Те, кто всасывали это покорно, до конца, "чтоб ни капли не пролилось", наши "глубокие глотки" попросерали все на свете. Сегодня у них в хатах командуют строгие оккупанты в облике самок с растущими жесткими, седыми волосинами оранжерея женского тела, из коленной чашечки, из живота. Некоторые особы покрываются шерстью сверхъестественно быстро, как оборотни в полнолуние. Кинотеатры их юности, где они весело мулячили, лазили в трусы, сжимали в грудь, целовали друг друга в губы, пока на экране Жофрэ Дэ Пейрак карабкался на Анжелику, или брат Рафаэля Мигель отвечал голосом Дружникова преданной ему Бланке: "Пить я могу и без тебя" - светлое, хрупкое, как младенческие черты, неповторимое; наши "степные волки" и "молодые негодяи" сдали безобидные и беззащитные храмы советского язычества, кому - черным воронам, где те запугивают затравленную массу страшным судом от имени бородатого фигляра с двойным гражданством. То же мне, "Born To Be Wild", в рот меня поцеловать! Они теперь тревожные и сломленные, похожие на членов упраздненного за изношенностью гарема мальчиков. Но их старость по-настоящему еще не наступила, и самое интересное еще впереди.