Вера Панова - Собрание сочинений (Том 3)

После заседания председатель колхоза имени Чкалова вышел с Коростелевым и Бекишевым.

- Когда заедете к нам, - спросил он, - чтобы договориться?

- Уж это вы к нам заезжайте, - сказал Коростелев. - Оборудование-то наше.

- А рабочая сила чья? - съехидничал было чкаловский председатель. Но, вспомнив грустно-задумчивые лица других председателей, спохватился и сказал миролюбиво:

- Да что спорить. Зайдемте в сквер, посидим на лавочке, обсудим в общих контурах, - кирпич-то нужен и нам, и вам!

- Нужен, - согласился Коростелев.

И они зашагали к скверу.

Еще светло было на улице, а в конторе горели настольные лампы. Старший зоотехник Иконников сидел у своего стола и медленно писал в большой книге.

- Добрый вечер, - сказал Коростелев.

- Добрый вечер, - ответил Иконников.

- Что нового? - спросил Коростелев.

- Семнадцать отелов, - ответил Иконников. - Это по первой и по второй ферме, с третьей еще не поступили сведения. Хлопотливый был день.

"А тебе что за хлопоты? - невольно подумал Коростелев. - Не ты принимал телят. Принимал только сводки - без отрыва от кабинета".

- И кто же сегодня разрешился? - спросил он. Ему хотелось установить с Иконниковым товарищеские отношения: должен бы Иконников быть ему ближайшим помощником, опорой во всех делах.

- Вот, прошу, - ответил Иконников и придвинул к Коростелеву книгу. Коростелев просмотрел записи: клички маток, вес телят, точное время рождения... Красиво поставлен у Иконникова учет, самый дотошный инспектор не придерется.

- Здорово! - сказал Коростелев. - Еще, значит, на семнадцать голов вырос наш шлейф!

"Неужели он не спросит, что было на бюро? Неужели ему это не интересно? И ведь старый работник..." Лезвием от безопасной бритвы Иконников осторожно чинил карандаш, заботясь, чтобы стружки падали на специально подложенный листок бумаги, а не разлетались по сторонам. "До чего не идет ему это занятие. Такому мужчине в расцвете сил, с такими плечами, горы ворочать, а не карандаши чинить..."

"А может, стесняется спросить, ждет, чтобы я сам рассказал?"

- Ну, были мы сегодня на бюро, - сказал Коростелев.

- Да? - спросил Иконников. - И какие результаты?

- Неплохие результаты. Кирпич будет, новые телятники для новых телят будут у нас с вами, Иннокентий Владимирович!

Иконников взял бумажку кончиками пальцев, бережно сдунул в корзину стружку и графитную пыль и, открыв ящик стола, достал пакетик.

- Отрадные вести. Закусить не желаете?

- Спасибо. Пообедал.

- Я, с вашего разрешения, закушу, - сказал Иконников. - Что-то сегодня обед был неважный.

Иконников - рослый блондин с крупными правильными чертами лица, причесан на пробор, чисто побрит. У него очень белые ресницы: белые, длинные и мохнатые, что-то раздражающее в них, - и руки белые, мертвецкие. Выражение у него строгое, неподкупное. Он ест сардельку, держа ее торчком и глядя перед собой холодными глазами.

- Приятного аппетита, - удрученно говорит Коростелев и идет в бухгалтерию к Лукьянычу. С Лукьянычем хоть и приходится ругаться, но зато это человек страстный, ему до всего есть дело.

Главных страстей у Лукьяныча две: годовой отчет и челн.

Во время составления годового отчета он просиживает в конторе ночи напролет, худеет, чернеет, лицо его выражает азарт, восторг и муку.

Летом он все свободное время плавает по речке на собственном челне, сделанном собственными руками.

- Это мой санаторий, - говорит он, - моя физкультура и отдохновение для нервной системы.

Работает он в совхозе пятнадцать лет; прошлой осенью справляли юбилей.

Сейчас в бухгалтерии заканчивают квартальный отчет. Яростно, вперебой щелкают счеты. Трещит арифмометр. Бороденка Лукьяныча и седые его волосы сбились на сторону, словно их относит ветром.

- Ну, Лукьяныч, все хорошо! - говорит Коростелев.

Лукьяныч мельком взглядывает на него и продолжает щелкать костяшками.

- Одну минутку, - говорит он. - Нет, не уходите! Присядьте на минутку, тут аварийный момент. Все хорошо? Ну, ну. Расскажите. Марья Васильевна, что там у вас слышно?

- Не могу найти, Павел Лукьяныч, - плачущим голосом отвечает помбухгалтера.

- Так! - с удовольствием говорит Лукьяныч, не отрываясь от своего занятия. - Все хорошо, говорите? - Он то перебрасывает костяшки (как-то особенно лихо и щеголевато, средним и безымянным пальцами правой руки), то записывает итог, то откидывается на спинку стула и задумчиво смотрит на часы. Вдруг бросается на них и снова принимается щелкать, нащелкал сотни тысяч, перебрался за полмиллиона - костяшки так и летают по проволочкам, вскидывает руку над счетами, как пианист над клавишами, и восклицает: