Николай Переяслов - Мой дедушка - застрелил Берию

Я чувствовал, как что-то мешает мне сосредоточиться на мною же написанном тексте - как будто бы я уже увидел только что то, что хотел найти, но ещё не успел осознать, что же именно зацепил мой взгляд в череде отпечатанных знаков.

- Ну, слава Богу, хоть один кандидат не побоялся осудить эти реформы! А то все вокруг только сюсюкают - мол, общечеловеческие ценности, то да сё! А жизнь становится все хуже и хуже, - услышал я за своей спиной чей-то возбужденный голос и, оглянувшись, увидел заглядывающую через мое плечо в раскрытую газету энергичную женщину лет шестидесяти или чуть старше с двумя тяжело груженными всякой снедью авоськами в руках. - С кем это интервью? С Чибисом?.. Вот за него и надо голосовать. Видно, что смелый мужик, сделала она вывод и отошла в сторону, а я ещё раз опустил глаза на заголовок.

"РЕФОРМИРОВАНИЕ РОССИИ ЗАСЛУЖИВАЕТ ВСЕНАРОДНОГО ОСУЖДЕНИЯ", решительно провозглашали буквы.

О, Господи! Вместо слова "обсуждения" там стояло набранное жирным шрифтом слово "осуждения". Получалось, что выдвигаемый и поддерживаемый представителями российского бизнеса кандидат требовал осудить реформы, которые этот самый бизнес как раз и питают! Из-за небольшой опечаточки, заключающейся в потере всего одной-единственной буквы, финансовый аферист и поборник российской демократии Альберт Зиновьевич Чибис превратился вдруг в эдакого второго Зюганова. Так что теперь понятно, за что меня отстранили от должности...

Я пробежал глазами текст нашей беседы и во второй части интервью ещё раз наткнулся на это же самое "осуждение" - опечатка проскочила мимо глаз выпускающего редактора дважды, и это уже наталкивало на некие подозрения. Кто там вчера дежурил по номеру? Придорогер? Ефим Семенович? Ну-ну...

...Ни выяснять, как могла произойти такая откровенная лажа, ни тем более ходить и кому-то что-то доказывать я не стал. Поделом лопухнулся должен быть предвидеть, что Фимка при первом же удобном случае меня подставит. Что ж теперь после драки кулаками махать?..

Я перестал ходить в редакцию, дни напролет сидел дома над быстро опротивевшим мне пивом и вяло обдумывал свои дальнейшие перспективы. Но никаких сногсшибательных идей в голову не приходило, время тянулось медленно и скучно, и я начал отчетливо ловить себя на том, что тупею. Надо было себя куда-то срочно пристраивать, и я вспомнил про Галкина.

Мы познакомились с ним года полтора назад, когда он пришел в редакцию аккредитовать себе нашего корреспондента. Он затевал тогда большой автопробег по городам и весям Поволжья и хотел, чтобы это мероприятие было системно освещено в прессе, в том числе и во "Всенародной кафедре". Помню, он сидел перед нами, зачем-то вытащив из кармана и держа в руках толстую пачку сторублевок, и сбивчивой скороговоркой рассказывал о своем проекте проехать вдоль всей Волги, устраивая в каждом населенном пункте летучие митинги и литературно-публицистические вечера, с тем, чтобы читать на них стихи на православно-самодержавные темы, просвещать народ насчет общинной жизни и создавать по ходу следования ячейки местного самоуправления, а затем провести осенью из представителей этих ячеек Всенародный Собор в Нижнем Новгороде и провозгласить на нем восстановление в России монархического строя.

Звали его Николаем Александровичем, как Государя-Мученика Николая II, и это как бы само собой подразумевало, что на роль будущего самодержца России уже и искать никого не надо - вот он, тут как тут...

"Шиза в чистом виде", - подумал я, морщась от его булькающей сбивчивой трескотни, но тогда ещё жив был Дворядкин, и, хотя мне и не хотелось двигаться в сторону опротивевшей мне за прежние годы Сызрани, я был вынужден подчиниться приказу своего начальника и отправиться на три недели в командировку в компании с набранной Галкиным разношерстной командой. Надо сказать, что человек он был в общем-то не глупый и уж точно не бедный руководя в своем Нижнем неким международным интеллектуальным фондом, он пропускал через свои руки довольно крупные суммы денег, адресованные на смутные, очень неотчетливо очерченные программы, что позволяло ему отстегивать от них энные доли и на свои монархические затеи. Сначала он провел на эти деньги весьма объемные теоретические исследования истории развития земства в России, разработал свою схему ячеечного самоуправления (вся страна разбивается на пятерки, от каждой пятерки выбирается старший, и из этих старших образуются десятки, затем из каждой десятки выбирается старший, и из них образуются сотни - и так далее, до полного охвата всего населения), а потом приступил и к практическому осуществлению своей идеи. Но с практикой у него пошло несколько хуже - вместо того, чтобы забронировать номера в гостиницах по ходу своего автопробега, он закупил где-то кучу туристических спальных мешков и палаток далеко не лучшего качества, наверняка потратив на это больше, чем обошлись бы гостиничные койки в бедных приволжских райцентрах, посадил народ в два полуразбитых ПАЗика и со счастливым блеском ожидания в глазах повез в сторону Волги. Мы успели провести несколько хаотичных митингов во встретившихся по пути городишках, где едущие с нами артисты пели "Боже, Царя храни", "Дубинушку" и "Ой, не время нынче спать, православные", а потом Николай Александрович излагал свою теорию реорганизации державы и раздавал ксерокопии своей разработки о ячейках самоуправления. Проведя в таких условиях два дня и переночевав две ночи в брошенном прямо на сырую землю спальнике, я на третий день пути разболелся, начал хрипеть, чихать и кашлять, у меня поднялась температура, а самое главное - начала заклинивать спина в пояснице, так что весь этот третий день меня растирали водкой, хлестали крапивой, а затем посадили в поезд, выдали на дорогу весьма приличную сумму денежной компенсации "за временную потерю здоровья" и отправили назад в Москву.