Александр Эртель - Жадный мужик

– Какие тебе деньги? – говорит человек.

– Аль не знаешь какие? За овес!

– Ты его сеял, овес-то?

– Я хоть не сеял, а деньги подай!

– А в острог хочешь?

Испугался Ермил – закаялся воровать.

Пришла зима, опять его купец за кучера начал сажать с собой. Ездит по базарам, по господам, нонче тут поживут дня три, завтра – там. Купеческие обозы день и ночь волокутся в город. Ермил из сил выбивается. Встанет чуть свет, лошадей напоит, овса засыплет, отопрет амбар, меры изнутри кирпичом вычистит, весы приладит. Купец напьется чаю и пойдет по базару; сторгует у мужика хлеб, напишет мелом на спине цену и отошлет к амбару. А там уж Ермил знает свое дело.

И все бы хорошо, только сосет червь Ермила, хочется ему разбогатеть. Думал он сперва, что поверит ему купец расчет делать, и придумал так: «Возьму от купца деньги, схороню где-нибудь в потаенном месте, скажу – обронил». Однако боялся купец, что Ермил прошибается в счете, не доверял ему денег.

Думал Ермил с мужиками как-нибудь съякшаться – страшно. Начнут кули набивать, окажется провес, засудит его купец. Да и мужики неизвестные, – как на них положиться? Так до поры до времени ничего и не удалось Ермилу.

Вот раз едут они дорогой. Небо белое, поле белое, по бокам вешки натыканы, подреза визжат. Скучно сделалось купцу. Запахнул он шубу, прилег на подушку, заснул. Глядит Ермил, видит – кругом чистое поле. По сугробам поземка крутится, облака низкие, пухлявые, снежок перепархивает. Купец выставил брюхо; лежит навзничь, свистит носом. Подумал Ермил, и страшно ему сделалось своих мыслей. Прыгнул он из саней, пустил лошадей шагом, а сам пошел за санями.

И думает: «Много денег с купцом. Ежели взять сотни три или четыре, и не хватится, пожалуй. А хватится дома, подумает, что прочелся». Крепко спит купец.

Зябко стало Ермиле. Пустил он лошадей рысцой – дорога ровная, гладкая, – бежит следом за санями, а сердце так и колотится в нем, так и бьется. Застилает ему жадность глаза. Сверлят в голове дурные мысли. «Такого случая ждать не дождаться, – думает, – спит как убитый, и не опомнится, как вытащу деньги». И сделался Ермил из лица угрюмый, злой. Приостановил маленько лошадей, вскочил на сани, полез к купцу за пазуху.

Очнулся купец, глянул на Ермила, обомлел.

– Что ты, – говорит, – пес, затеял?

Не вспомнил себя малый. Затряслись у него руки, помутилось в глазах, схватил он подушку и накинул на купца. Брыкнул купец раз, брыкнул другой, затрепыхался, – задохся. Испугался Ермил. Отнял подушку, видит – глаза у купца кровью налились, жилы вспыхнули, щеки синие, рот разинут – задохся до смерти.

Что тут делать? Глянул он, видит – кругом чистое поле. Лошади плетутся себе шажком, гужи скрипят, подреза визжат, снежком перепархивает. Все тихо. Полез Ермил к купцу за пазуху, вытащил деньги, отобрал пачку, которая потолще, отворотил лубок в санях, запихнул туда пачку, а бумажник опять купцу за пазуху положил. И погнал в город.

В городе сделалась большая тревога. Призвали Ермила, стали его тягать.

Только видят – помер купец ударом, денег с ним оказалось много – сколько-то тысяч. Начали было смекать: нет ли недостачи какой; бились, бились, записи настоящей у купца нет, колесо большое, и вышло так, что еще лишки оказались в деньгах. С тем и бросили.

И отпустили Ермила.

По весне купчиха собрала долги, продала хлеб, молодцов распустила. Порешила торговлю. Пришел Ермил за расчетом.

– Ты бы в кучерах у меня оставался, – говорит купчиха, – лошадей-то я других заведу, хороших. В пролетке будешь меня возить.

– Никак невозможно. Брат серчает, велит сходить. У нас пахота, сев.

– Да ты ее брось, пахоту-то. Я тобой довольна. Ты малый тямкой. И с покойником ты езжал. Оставайся.

Отказался Ермил.

– Нам, – говорит, – по крестьянству никак невозможно. У нас земля.

– Ну, как знаешь.

Вынула рублевку, дала.

– Поминай, – говорит, – покойника.

А сама думает: «У другого бы, глядишь, згинули денежки, а он малый с совестью, все в целости доставил». Потом подочла, что ему следовало из жалованья, отдала и отпустила.

Дождался Ермил ночи, слазил на сеновал, вынул из потайного места пачку с деньгами, засунул за голенище, закинул мешок за спину и пошел в село.

И повел он дело свое очень тонко. Деньги схоронил. Работал по-прежнему, от брата не отставал в работе. И все думал, как бы ему извернуться, темные деньги оказать, в оборот их пустить, в торговлю. И видит – растет у кабатчика дочь; девка дурная из себя, неаккуратная, злая, сидит день-деньской на крыльце, орехи щелкает, а войдет в избу – работнице проходу не дает, все лается.