Николай Почивалин - Летят наши годы

- Я готова, - выйдя из спальни, объявила Шура; увидев Сергея Сергеевича у фотографии, она потаенно вздохнула.

Вечерело, откуда-то пз центра доносилась музыка; словно подчиняясь тихой благодати августовских сумерек, Пересветов взял Шуру под руку. Она с удовольствием оперлась на его руку, про себя улыбаясь. Приятно все-таки почувствовать себя женщиной. А не только начальницей, которую по дурной привычке многие зовут на "ты" да еще жалуются: "Худо с тобой, Александра Никпфоровна. С мужиком тяпнешь по сто,, и полное взаимопонимание!.." Сколько же лет ее никто не вел под руку?..

- Дражайшая моя половина опять сцену закатила, - неожиданно насмешливо и зло сказал Пересветов. - Хоть вправду бы ревновала - еще понять можно. А то ведь так, по вздорности своей!

- Сергей Сергеевич, может, вам действительно к нам не ездить? - Шура нахмурилась, попыталась высвободить свою руку. - Мне ведь важно знать, что вы живы-здоровы.

- Представьте себе на моем месте Андрея... Разве бы.

он забыл семью своего товарища?

"Никогда. И я первая не разрешила бы этого", - хотелось ответить Шуре, но она промолчала.

- Вот и я так же, - словно услышав ее ответ, коротко сказал Пересветов.

- Вы бы тогда вместе, что ли, приехали.

- Звал, сколько раз. - Пересветов поморщился. - Занятая особа...

Шура промолчала опять, испытывая естественное чувство неловкости, жалея Сергея Сергеевича и в который раз поражаясь тому, что о близком по существу человеке можно, оказывается, говорить с такой неприязнью.

Прошли мимо гостиницы, в освещенных окнах которой мелькали майки командировочных. Пересветов вздохнул.

- Вот здесь мы с Андреем жили целую неделю.

Почти двадцать лет прошло. - Он пожал Шурину руку. - Помните, Шурочка?

Еще бы Шура не помнила этого!

- Прошло, Сергей Сергеевич, не двадцать лет.

Жизнь прошла.

- Да, жизнь...

Непринужденной беседы не получалось; расспрашивать Шуре ни о чем не хотелось, что-либо советовать она тем более не могла. Да и что тут можно посоветовать?..

О жене Сергея Сергеевича Шура знала только то, что она чуть не вдвое моложе его и раоотала прежде парикмахером. Четыре года назад, будучи уже человеком немолодым, подполковник и познакомился с ней в парикмахерской; кажется, ошибся и, мучаясь, не мог оставить беспомощного, как ему казалось, человека. Доверчивый, мягкий он очень, и всегда был таким...

Чтобы как-то нарушить затянувшееся молчание, Шура начала рассказывать о своей жилищно-ремонтной конторе. Пересветов рассеянно поддакивал, потом предложил:

- Дойдемте до парка?

- Пойдемте.

Гуляли долго, перебрасываясь в самых необходимых случаях ничего не значащими словами; только неподалеку от дома Сергей Сергеевич неожиданно сказал:

- Завидую Андрею.

Шура вздрогнула.

- Это жестоко, Сергей Сергеевич. - В ее голосе зазвенела, обида.

- Вы меня не так поняли, Шурочка, - поспешно возразил Пересветов. - И жил красиво и умер красиво. В бою. - Словно прося не возражать, Пересветов слабо пожал Шуре локоть, заговорил задумчиво: - Погано всетаки жизнь устроена... Каждый человек должен умереть - против этого не попрешь... Но если б меня назначили господом богом, я сделал бы так, чтобы человек уходил без болезней. Без мучений. Сразу... Ввел бы норму - ну, допустим, шестьдесят пять лет. Хватит... Стукнуло - собирает человек гостей. Выпивает прощальную чарку, и минута в минуту - прямо за столом - исчезает. Только облачко остается... И чтобы не смердило, от голубого облачка пахло бы, к примеру, "Белой сиренью"...

- Мрачные у вас нынче мысли, Сергей Сергеевич.

Представив себе голубое облачко, Шура невольно улыбнулась.

- Нет, почему же? Наоборот: светлые, гуманные. Немного красоты в том, чтобы умереть, держась за кислородную соску.

- А это что-то у вас совсем новое.

- Какое же новое... - Пересветов пожал плечами. - Уверяю вас, Шурочка, полковники - тоже люди. Иногда, как видите, находит и на них. Душу в мундир не оденешь...

И, снова неуловимо изменившись, спокойным шутливым тоном предложил:

- Может, до дому, Шурочка? Что-то на покой старые кости просятся.

Дочки уже улеглись; в столовой белела постланная Пересветову постель; Анна Семеновна ставила на кухне тесто.

- Утром, сказывал, уедет, - объяснила она свою позднюю стряпню и искоса взглянула на Шуру. - Все мается мужик?

- Не знаю, мама, не расспрашивала, - уклончиво ответила Шура.

- Как жизнь-то, бывает; натолкет в ступе - и не разберешь ничего. У одного и дома все, а он казнится. Другой в одиночку мается. И ведь мужик-то славный.