Николай Каронин-Петропавловский - Братья

Совесть мужика раскололась тогда пополамъ; къ одной половине отлетели «примеры», на другой остался міръ. Явились две совести, две нравственности. Мужикъ уважалъ міръ, но уважалъ и человека, который жилъ безъ всякаго міра; онъ думалъ, что надо жить въ міре но было бы, пожалуй, лучше выехать изъ него; онъ былъ общинникъ, признавая въ то же время права на полную особность; онъ держался равенства (ползаніе на брюхе по траве), признавая превосходство; онъ жилъ въ деревне «соопча», не считая дурнымъ деломъ бросить ее и зажить въ лавочке; онъ растерялся въ этихъ мысляхъ, не решивъ, какъ лучше — пахать мірскую землю или попробовать другое «рукомесло», остаться на міру, «иль кабакъ» завести, считать міръ храмомъ или обворовать его и не считать такого дела постыднымъ.

Этотъ расколъ совести сделалъ возможными такія явленія, въ возможность которыхъ никто раньше не поверилъ бы… Это произошло публично, на сходе при свете белаго дня.

Петръ Сизовъ вдругъ заговорилъ. Онъ не просилъ, но прямо требовалъ отъ схода уступки ему земли возле церкви, где стояла избушка безногаго солдата Лапина, который летомъ пугалъ на огородахъ воробьевъ, зимой няньчилъ ребятъ, за что пользовался иногда горячими лепешками или кашей, добывая остальную часть пропитанія не менее полезными занятіями.

Но Петру надо было построить новый амбаръ. По обыкновенію, онъ выгляделъ изподлобья и, когда кончилъ, отошелъ въ сторону, молча ожидая решенія схода. Березовцы подняли вой. На Петра Сизова съ ожесточеніемъ набросились. Но черезъ некоторое время набросились по обычаю, другъ на друга, обвиняя другъ дружку въ нахальстве. «Стало быть, теперича кто вздумаетъ слимонить какую хошь уйму земли, тотъ, напримеръ, слимонитъ? Какъ зовется такое безстыжество?» — кричалъ одинъ. А ему возражалъ другой: «Ты бы, Митрій, помолчалъ малость. Помнишь прошлогодній осьминникъ то? То-то. А какъ зенки у тебя бестыжіе, то ты и кричишь». И пошли чесать другъ друга, пріискивая за каждымъ такіе случаи, которые подтверждали несомненнымъ образомъ безстыжество всехъ вместе и каждаго порознь, Петръ слушалъ-слушалъ, сдвинулъ шапку на глаза и объявилъ, что ежели такъ, то онъ кланяться міру уже не станетъ, не — етъ!

— Не радъ, что и связался съ дурачьемъ! — сказалъ онъ и пошелъ домой.

На другой день опять происходилъ сходъ. Березовцы чего-то испугались, Павелъ Жоховъ такого тумана напустилъ, что все признали просьбу Петра Сизова справедливою. Притомъ, каждый боялся за себя, не желая вооружаться открыто противъ Сизова, къ которому при случае пожалуй, придется прибегнуть. Послали за Петромъ. Пришелъ. Возвысилъ голось староста. На минуту все смокло.

— Тимоееичъ! — сказалъ староста.

— Что? — возразилъ Сизовъ.

— Тимоееичъ… міръ решилъ уважить тебя: не замай, говоритъ, пользуется… человекъ онъ заслуженный. Но и ты уважь міръ, сделай вносъ.

— Вносъ? А не жирно-ли будетъ?

— Тимоееичъ, не обижай насъ. Вынимай красную и довольно. Уважь міръ.

— Покудова не за что! — хладнокровво сказалъ Сизовъ.

— Какъ? міръ-то? Ты кто, откуда взялся? Православные! Спить съ него за едакія слова пять ведеръ! — закричало несколько голосовъ съ негодованіемъ. Началась опять перепалка. Ругали Петра. Но скоро его оставили, разделившясь на две партіи. Одна, более благоразумная, старалась на Петра подействовать убежденіемъ и просьбою, другая хотела взять силой.

— Господа православные! Гнать его или пущай поклонится міру? — спрашивала одна сторона.

— Пущай тащитъ пять ведеръ! — кричала разъяренная другая сторона. Вышла полная разногласица.

Петръ постоялъ постоялъ и, видя полнейшій хаосъ, собрался уходить.

— Куда ты спешишь? Погоди. Ишь какой обидчивый! — говорилъ староста.

Но Петръ не обращалъ вниманія на эти просьбы. Онъ говорилъ, что «ежели такъ, то и наплевать»; староста говорилъ: «пущай пользуется землей, только бы уважилъ міръ», третья сторона желала, чтобы престижъ міра былъ возстановленъ пятью ведрами. Униженіе схода и безалаберщина на сходе были полныя. Сбавили цену, только просили, чтобы оказано было уваженіе. Петръ не согласился. Тогда дошли до забвенія себя. Староста, въ лице большинства, взволнованно сказалъ:

— Да ты хошь испитъ-то намъ дай!

— Смерть какъ не люблю, ежели клянчутъ. Самъ знаю.

— Тамъ дашь водочки-то? Одно ведро бы…

— На, два ведра! Лопайте! — сказалъ Петръ Сизовъ.

Обрадовались. Ругань прекратилась на время. Веселое оживленіе, смехъ, шуточки балагурныя. Солдата забыли. Міръ представлялъ себя въ образе пьянчуги; его интересы понимались въ смысле двухъ ведеръ. Лопайте! И все были удовлетворены.