Надежда Лухманова: Жизнь

А девушка, сидевшая за портьерой, едва сдерживала рыдания; каждое слово, каждый тихий звук голоса Петра Николаевича входил ей в душу, ответная любовь, глубокая, чистая, наполняла до боли её грудь. Слова рвались и замирали на её побелевших губах. И только крупные, светлые слёзы бежали из её карих, печальных глаз и впитывались в её простенькое коричневое платье.

Катя, видя, что страстных порывов ждать нечего, тихонько выпрямилась и взяла за руку Петра Николаевича.

— Пойдёмте к маме.

По жениху пробежал холодок, — поэзия кончилась, начиналась любовная страда объяснений с маменькой, папенькой, а далее — гости, жадные до всего, нарушающего обычную скуку, а там обеды, балы и шумная свадьба в какой-нибудь модной церкви, с неизменным балом до утренней зари, словом — цепь мещанских неизбежных церемоний.

Он подал Кате руку, оба вышли из комнаты и дверь за ними затворилась. Портьера углового окна откинулась, и с лёгким стуком каблучков на пол соскочила молодая девушка.

Тусклый свет ближайшей лампы нервно осветил её тёмное платьице, облегавшее маленькую, нескладную, горбатую фигуру. Одно плечо её было выше другого, тонкие, изящные руки, безжизненно висевшие теперь по бокам туловища, казались несоразмерно длинными, и только маленькая головка держалась прямо и гордо на тонкой, нежной шее.

Чёрные, как бы крытые лаком волоса, просто разделённые пробором, закручивались на затылке в массивную косу. Большой гладкий лоб был правильной, красивой формы, чёрные брови почти сходились на переносье, под ними лежали большие карие глаза, обыкновенно сухие и слишком пристальные, теперь же влажные, добрые, с искрой бесконечной грусти в глубине расширенных зрачков, большой рот с узкими красными губами и слишком острый подбородок кончали неприятным углом красивое, умное личико.

Девушка как во сне подошла к креслу, на котором сидел жених её сестры Кати, машинально дотронулась рукою до мягкой спинки, к которой, полчаса тому назад, так прижималась его голова, и вдруг засмеялась странно, тихо, не замечая, как переливы смеха переходили в рыдания и трясли её худенькие, неправильные плечи.

— Варя! — послышалось в коридоре, — Варя! Да чего ты опять прячешься?

«Мама!» — беззвучно прошептала Варя, замерла на месте и вдруг неслышно, как мышь, скользнула к окну и снова вскочила на подоконник.

В зал вошла хорошенькая, толстая женщина, живая, моложавая, с необыкновенно вычурной причёской; она оглядела комнату светло-голубыми глазами и ушла ворча: «Никогда её нет, когда надо!»

Варя снова скользнула с окна и выбежала в противоположную дверь.

Вечерело. Громадный тёмный кабинет замер в массивной неподвижности тяжёлых портьер и старинной мебели.

В пушистой медвежьей шкуре лежали подушки; на них, в утомлённой позе, сидел Пётр Николаевич Варгутин и глядел в топившийся камин. Груда каменного угля, как фантастический огненный грот, видоизменялась каждую минуту, то замирая в чёрных пятнах, то оживая в огненных языках, то рассыпаясь столбом мелких красноватых искр.

Варгутин так сильно устал за последнее время, так много нового, странного совершилось с ним, что иногда, в минуты одиночества и отдыха, он ясно сознавал как бы распадение самого себя. Душа его вступала в распрю с разумом, и как две самостоятельные силы они громко беседовали между собою, а сам он, Варгутин, впадая в сонливую апатию, прислушивался к их голосам.

Как дерево, уже терявшее листву, вдруг тёплой осенью вновь покрывается густою зеленью, так и его сердце ещё раз ожило, согрелось и раскрылось для любви. Разум же говорил ему о безвозвратно прожитых годах, о непостижимом чуде, в силу которого человек может произвести на свет другое существо, перед которым лежит кипучая, светлая юность, а для себя не может ценою всей остальной жизни купить года молодости. Любимой девушке нищий может обещать добиться миллионов, слабый и трус — завоевать мир, но никто, никто, никакими жертвами в мире не может вернуть себе цветущую, беззаботную, самонадеянную молодость… Огненная башня в камине рухнула, снопы искр взлетели и рассыпались в чёрной пасти камина. Варгутин очнулся, вскочил на ноги и бессознательно проговорил конец фразы:

— Цветущую, беззаботную, самонадеянную молодость… Да, этого не вернёшь!

И он заходил по комнате.

Ведь, в сущности, вся семья Комковых была для него чужая и, за исключением Кати, несимпатичная. Он познакомился с ними четыре месяца тому назад и уже месяц как считался женихом. Это было у Жабриных на вечере. Он приехал, как всегда, повинтить и скептически улыбнулся, услышав от хозяйки, что затевается артистический вечер. Читать будет Екатерина Николаевна Комкова, дочь небогатого чиновника, приготовлявшаяся на сцену в виду её несомненного таланта. Партия винта так и расстроилась в этот вечер, хозяйка конфисковала карты. И вот, стоя в рамке входной двери, тоскливо прислонившись к полузакрывавшей его портьере, Варгутин увидел, как на импровизированную эстраду вошла молодая девушка. Он сразу охватил её взглядом и заметил, что она — белокура, стройна и, несмотря на высокую грудь и здоровый цвет, лица, смотрит хрупкой и нежной лилией. Вся в белом, волнистом и пышном как пена, с причёской прошедших годов, обрамлявшей её белый, открытый лоб, она одним своим появлением на этой эстраде точно освежила и согрела всю залу. Опущенные веки её дрогнули, длинные ресницы взмахнулись, и тёмный, точно ушедший в глубину, взгляд скользнул вперёд и, как бы случайно, остановился на стоявшем в дверях Петре Николаевиче.