Надежда Лухманова: Серёжа

Серёже было уже четыре года, а он не только ещё не ходил, но даже и не становился на ножки. Он и говорил очень мало — всего несколько слов: мама, дай, ам, тпру; зато плакал он очень много, по целым часам, только на это никто не обращал внимания и не потому, чтобы кругом него были злые люди, а потому, что у всех было очень много своего дела.

Отец Серёжи уже давно нанялся в работники к какому-то купцу, у которого были свои барки, и ушёл с ним далеко-далеко, да и не возвратился.

Мать Серёжи, Ульяна, была прачка и такая бедная, что она не могла нанять себе даже комнаты, а жила в углу, а так как в каждой комнате четыре угла, то в той комнате, где она жила, было четверо жильцов, и все были такие же бедные как Ульяна, и все также с утра уходили на работу, так что Серёжа в этой комнате оставался иногда совершенно один. Перед тем как уйти, мать сажала его в угол на какую-нибудь подстилку, задвигала большим ящиком для того, чтобы он не уполз на лестницу и не упал бы вниз по ступеням. На ящике она ему ставила чашку с гречневой кашей и такую же чашечку с водой, клала деревянную круглую ложку.

Серёжа ел и пил, как умел; иногда он опрокидывал всё это и тогда кричал от голода, но никто его не слышал, пока не возвращался кто-нибудь из жильцов комнаты домой с работы.

Так жил бедный Серёжа. Мать его любила, жалела, по субботам носила его в баню. На последние копейки покупала ему иногда пряник или какую-нибудь свистульку, глиняную уточку, с дырочкой в хвосте, в которую можно свистеть. Других игрушек у него не было.

Но вот как-то зимою наступили очень холодные дни. У Ульяны не было шубы, бегала она в большом платке, а платок был дырявый, и тепла в нём тоже было немного. Она весь день стирала в прачечной, ей было жарко, а потом она пошла вешать бельё на чердак; там было очень холодно, чердаки, ведь, не топят, а напротив, в них открывают окна, чтобы всегда был ветер и просушивал бельё, которое там вешают. Так и теперь: окна были открыты, ветер дул холодный, и Ульяна сильно прозябла. Она вернулась в свой угол, легла, да и не могла уже встать; соседки видят, что она очень больна, окутали её, посадили на извозчика и увезли в больницу; там её положили на кровать и стали лечить, а у неё голова так болела, так болела, что она даже и о Серёже не помнила. Остался Серёжа совсем один. Собрались кругом него все жильцы и спрашивают друг друга:

«Куда же теперь нам девать мальчика? Это, ведь, не собачка, на улицу не выгонишь! Кто же о нём заботиться будет?» А хозяйка той комнаты говорит: «Я бедная, мне надо, чтобы в каждом углу кто-нибудь жил и мне платил деньги. Придёт теперь кто-нибудь и станет жить в том углу, где жила Ульяна, так надо Серёжу оттуда взять, а куда его взять?» — Вот, стоят они все кругом Серёжи и плачут, жалко им маленького, больного ребёночка.

Ульяна и раньше хлопотала отдать его в приют, где бедных маленьких детей держат, так туда его не взяли, потому что он больной, а в больницу тоже не приняли, потому что собственно болезни у него никакой не было, а только ножки, как плёточки: ни стоять, ни ходить не могут. Носила она его к доктору, тот сказал ей, что его можно поправить только хорошим воздухом, теплом, да хорошей пищей. Где же бедной Ульяне было достать всё это? Она жила так, как могла жить на те гроши, что зарабатывала, и в её угол солнце никогда не заглядывало, а пол всегда был холодный и часто сырой, потому что у бедных людей нет калош, придут в дождливую погоду с мокрыми ногами и весь пол затопчут, замочат. Только вот, в то время, как стоят все кругом Серёжи да горюют, входит горничная одной барыни, Варвара, и спрашивает:

— Где здесь живёт прачка Ульяна? Она у нас стирает, а вчера не пришла за бельём, барыня прислала за ней, пусть придёт возьмёт бельё, надо его выстирать.

А ей отвечают все жильцы:

— Ульяна захворала, её положили в больницу, а вот мы не знаем, что с её сыном Серёжей делать, куда нам его девать.

Поглядела Варвара на Серёжу, а он сидит в углу за ящиком, весь грязный, рубашонка на нём коротенькая, видно, он давно вырос из неё, дрожит он, видит — матери нет кругом, не понимает, что случилось, а только чувствует, что что-то нехорошо, притих, не плачет и так жалко-жалко на всех смотрит, точно голубёнок из гнезда выпал. Поглядела на него Варвара и сама заплакала.

— Дайте, — говорит, — мне его, я его снесу к моей барыне, она добрая, может, что-нибудь и придумает.

Отдали ей бабы ребёнка, а сами пошли за ней на второй этаж к двери, где жила Варварина барыня; стоят и ждут, — что будет дальше!?