Надежда Лухманова: Фокс и Фукс

Петербург — большой, красивый город, в нём протекает река Нева. Через Неву лежит длинный-длинный мост, называется он Николаевским. На одном конце его стоит часовня, в ней, за золотой дверью, виден образ св. Угодника Николая. Люди, когда идут или едут по этому мосту, то часто останавливаются перед часовней, заходят туда и ставят свечку. Свечки горят, и огоньки их так хорошо сверкают, что тот, кто и не остановится, крестится и говорит про себя: «Помилуй, Господи!»

Вот, в один день, по набережной реки Невы бежала собачка, простая такая, жёлтая, мохнатенькая, ушки висят, хвостик пушистый, глаза большие, карие, ласковые… Бежала она и думала: «Как я голодна! Ах, как голодна! Нигде ни корочки хлебца не нашла сегодня, и спать мне было сегодня очень нехорошо: забралась я под ворота, а оттуда дворник выгнал: „Пошла, — говорит, — вон, бродячая!“»

А собачка была бродячая… Когда она была маленькая, ещё щеночком, у неё был хозяин, хороший старичок; она у него жила в комнате, даже иногда спала на его старом, кожаном кресле и была сыта, — бывало, что сам ест, то и ей даст, чуть не каждым кусочком делился. Только старичок этот захворал и слёг в постель; квартирная хозяйка стала приносить ему кушать в комнату.

Хозяйка не любила собак и как увидит, что старичок наливает на особую тарелочку супу и крошит говядины, сейчас рассердится: «Охота вам от себя отнимать и собаку кормить; выгнали бы её на улицу, пусть сама себе ищет пищу». А старику станет жаль собачку, он с трудом нагнётся, подымет собачку к себе на кровать и гладит её; собачка рада, машет хвостиком, прыгает по кровати, лижет руки старика, а потом свернётся клубочком в его ногах и спит.

Старичку стало хуже, позвали доктора, и тот велел перевезти его в больницу. Хозяйка одела больного, и, так как он был очень слаб, то она с помощью дворника почти вынесла его на руках из квартиры, посадила на извозчика и повезла его в больницу.

Никто не заметил, как собачка выбежала за ним из комнаты, бросилась за извозчиком, бежала, бежала, но так как она была ещё молодая, глупая собачка и дальше своей улицы прежде никогда не бегала, то скоро сбилась с пути, потеряла из вида того извозчика, на котором везли больного старика, запуталась, чуть не попала под колёса какой-то кареты и, наконец, выбившись из сил, подбежала к какому-то забору, прижалась к нему, подняла голову вверх и так жалобно завыла, как заплакал бы ребёнок, если бы потерялся один на улице. На собачку никто не обратил внимания; улица была какая-то пустая: ни магазинов, ни лавок, всё огороды да заборы — собачка забежала совсем на край города.

С тех пор собачка стала ничья, она бродила по улицам, подбирала разные брошенные кусочки, спала, где придётся, свернувшись калачиком; и холодно ей было, и голодно, и часто страшно, потому что есть злые люди, которые иногда ни с того, ни с сего идут, да и ударят ногой несчастную собаку. Сегодня особенно продрогла она, потому что ночью шёл дождь; она прижалась у какого-то подъезда, где посуше, но всё-таки всю её насквозь промочило.

Вот как-то раз бежала рыжая собачка и только что повернула за угол улицы, а ей навстречу, из чайной, бежит мальчик и несёт большой медный чайник, полный кипятку. Столкнулись они, — чайник-то тяжёлый, да полный, рука у мальчика дрогнула, — и целая струя кипятку полилась на спину несчастной собачки. Завизжала она от боли и бросилась бежать.

Мальчик тоже вскрикнул, жаль ему было собаку, да ничего не поделаешь, надо было ему спешить в ту лавку, где он служил на посылках; там старшие приказчики ждали его, чтобы заварить скорей себе чаю и напиться тёплого, потому что в лавке было холодно.

Побежала собачка и про голод забыла, — такая боль в спине; визжит она, и как у человека у неё в глазах слёзы. Добежала она до моста Николаевского, хотела на ту сторону Невы бежать, — от боли не знает, куда и броситься, — а на мосту народу много, езда большая, испугалась она, да к решётке у часовни Николая Чудотворца и прижалась, а сама вся трясётся.

В это время по мосту ехала одна барыня и захотела она у св. Николая Чудотворца свечку поставить; остановила она своего извозчика, велела себя подождать, вошла в часовню, помолилась, поставила свечку и вышла; глядит, — а у самых её ног собачка рыжая, да такая с виду несчастная, мокрая вся, скорчилась. Жалко ей стало, да и место такое святое, а животное точно помощи просит, так и глядит в глаза.

— Ах, ты, бедная! — сказала дама и нагнулась, чтобы погладить её по голове. — Ну, ступай за мной!