Юрий Бессонов - Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков

«Суд постановил: бывшего Начальника Разведывательного отделения Железнодорожного фронта, бывшего Шт.-Кап. Герутца, крестьянина Н-ской губернии, деревни Б. И-ва и крестьянина деревни Е. К-ва, приговорить к высшей мере наказания: к расстрелу!»... подчеркнул последние слова председатель...

Дальше я опять не слушал... и только отрывки фраз долетали до моего сознания... «10 лет... Бессонов 5 лет...» и дальше что-то такое, «... но принимая во внимание предварительное заключение, какие-то амнистии... от наказания освободить.»

Герутц был бледен, как полотно, но спокойно, разумно, ссылаясь на договор, подписанный Ген. В-м, доказывал, что суд не имел права вынести ему такой приговор. И-в плакал и метался...

У дезертира К-ва волосы стали дыбом... Так просто — встали дыбом... Сперва лежали, а потом встали. На голове, у него образовалось шапка из торчащих в разные стороны, каких-то неестественно прямых, длинных волос.

Конвоиры подошли к ним вплотную, и, окружив штыками начали загонять в угол.

Через несколько минут их под усиленным конвоем повели в камеру «смертников»...

Я не выдержал, отвернулся, но продолжал стоять на месте.

«Вам сейчас выдадут документы», — обратился ко мне мой следователь, «вы свободны»...

Все вертелось в моей голове. Этот приговор, лица смертников, радость, что я жив, какая-то свобода...

Я с трудом понимал свое положение.

Оказалось, что мы все приговорены на разные сроки, но нам учтены разные амнистии, и мы свободны. Я был готов ко всему, но только не к немедленному восприятию свободы.

Документы получены, и 5 из 11-ти на улице... Жизнь и смерть еще не расплелись... На лицах неопределенные улыбки... нет слов... В голове неясно... Печаль борется с радостью.

Трудно передать ощущение свободы. Только тот, кто переживал поймет это... Жаль, что жизнь скоро стушевывает это ощущение счастья... Сидя ночью, с одним из выпущенных, в семье, приютившей нас, мы не спали, а полной грудью вдыхали это чувство и были действительно счастливыми людьми...

Опасность миновала... Но не совсем. Нужно было немедленно уносить ноги. Случаи вторичных арестов, и потом расстрела были обычным явлением.

Помаявшись перед визитом в «Особый отдел» за пропуском на выезд из Архангельска, я все-таки получил его, и на следующий же день, сел в вагон.

Поезд двинулся и в окнах замелькали знакомые места. В моей памяти рисовались картины недавнего прошлого.

Вот «Разъезд 21-ой версты»... Принудительные работы... Ст. Плясецкая, мой ветеринарный лазарет... Белые и красные.

Много тяжелых переживаний... Но все в прошлом. Жизнь впереди.

Устал я... Хотелось отдохнуть. Остановиться. Сделать передышку.

Довольно авантюр, тюрем, побегов, допросов, судов.

Автоматически, после выпуска из тюрьмы, я считался мобилизованным и получил предписание отправиться на Советско-Польский фронт, куда-то за город Смоленск. Но довольно войны, довольно драки... Довольно белых, красных, поляков. Все хороши... Попробовал...»

Что же делать?

Я знал, что если я предоставлю себя течению, то, как бывший офицер, вскоре займу какой-нибудь пост. Надо было выходить из положения.

До фронта я не доехал, то есть вернее свернул в сторону и засел в местечке «Полота» близ Полоцка. Служить надо было, хотя бы первое время, во чтобы то ни стало. И, я нанялся в Конское Депо. На моей обязанности лежала приемка лошадей, наблюдение за их уходом и сдача их в армию.

Надо сказать, что в то время я всей душой ненавидел простой Русский народ. Не свои ошибки я видел, а его ошибки, и во всем случившемся обвинял его.

Я считал его во всех отношениях ниже себя и мне подобных, и не мог помириться с его господством надо мной. Я всеми способами хотел вылить на него свою ненависть и чуть-чуть не поплатился за это очень жестоко.

У меня в подчинении были уборщики. В своем отделении я ввел жесточайшую дисциплину и нещадно третировал людей. Служа в Кон. Депо, я не скрывал, но и не афишировал своего пребывания у белых. Вопрос этот висел в воздухе.

Комиссаром там был Вишняков. Как все комиссары, он старался за что-нибудь зацепиться, чтобы кому-нибудь нагадить. Он вошел в соглашение с уборщиками, чтобы создать, против меня «дело». Они с радостью пошли на это, чтобы мне отомстить. Придраться ко мне со стороны службы было нельзя. Я во много раз больше понимал в моем деле, чем он, и поэтому, они обосновались на моем прошлом.

В конце 1920 года меня вызывает к себе следователь Витебского Военно-Революционного трибунала и предъявляет мне обвинение в том, что я во время пребывания у белых служил в контрразведке, допрашивал пленных, бил и расстреливал их. Я ему ответил, что мое дело уже рассмотрено Архангельским Военно-Морским трибуналом, и я оправдан.