Юрий Бессонов - Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков

Конечно, такие места ценились очень высоко и за них нужно было платить продуктами из города, или они давались по колоссальной протекции. Протекция же у меня была через Д-ва, старого арестанта, уже пустившего корни на должности истопника.

Время шло... Я ждал... Недоумевал... Но наконец, дождался...

— Бессонов!..

— К решетке для свидания... — Подумал я.

— В канцелярию. — Крикнул надзиратель.

— Нет, не то...

Я пошел за ним уже без особой охоты. Открыл дверь. Настя... и ее неестественный тон...

— Я только сегодня приехала в Вологду и от Особого отдела получила подарок: пулю в лоб ввинчу вам я...

— Поздно милая, надо было раньше думать... Теперь эти шутки из моды вышли.

Сели. Я был очень рад ее видеть...

Рядом с ней корзина с английскими консервами, сигаретами и шоколадом.

— Узнаете? — спросила она указывая на нее. — Ведь «там» вы к этому привыкли.

Было неприятно... Наконец, заговорили по-хорошему. Вижу хочет, чтобы я попросил ее о себе... А я упираюсь, наоборот, рассказываю, как хорошо живется в тюрьме.

— Ну что ж? Выпьем? — Шутила она.

— Вот только этого мне и не хватает.

— Ну так скоро будет.

Чем ни жизнь была в моей Вологодской тюрьме... Но водки в ней, мне так и не удалось выпить. Как всегда все перемены в тюрьмах производятся неожиданно для арестантов. Так же произошла и моя...

Особый отдел, за которым мы числились, расформировался и нас «по этапу» махнули в Архангельск.

Архангельская тюрьма...

Контраст между Вологодским «санаторием» и нашим теперешним положением был резкий.

Камеры на запоре. На тюремном дворе пулеметы в углах. Связь по тюрьме и с внешним миром слабая.— Перестукиваемся. Переписываемся. И ползут слухи о расстрелах.

Слышно, что действует комиссия Кедрова и Ревекка.

То и другое знаменитость. Где они — там массовые расстрелы. Но покуда ничего определенного.

Однако ждать пришлось недолго. Скоро появились и первые капли крови.

Я сидел в общей камере. Напротив были одиночки. Уборная была общая. Выпускали нас редко, но все-таки связь была.

Утром я вышел умываться. Надзиратель был чем-то занят, и я подошел к камере знаменитого в Северной области партизана Ракитина. У меня был табак, и я передал его ему. Он обрадовался и мы закурили.

Дело его вела Ревекка, и она гарантировала ему жизнь.

— Ну, как Ракитин, — спросил я его — не думаете, что нас «повернут налево?» (Расстреляют)

— Нет, я твердо убежден, что этого не может быть. Еще третьего дня меня вызывала Ревекка и еще раз подтвердила, что я буду жив. Да ведь и смертная казнь отменена окончательно...

Мы простились.

В ту же ночь, в числе 17-ти человек, он был расстрелян.

Сидеть становилось все хуже. Не было еды. Не было табаку. В белые ночи не спалось. Было томительно. Скорей бы какой-нибудь конец. И его можно было ждать всегда.

В час ночи грохот ключа. И в дверях комендант со списком. — Вызывает двоих. Оба числились за комиссией Кедрова.

«С вещами собирайтесь!». Раздают хлеб... Крестятся, но видно еще надеются.

В коридоре слышен шум... Кто-то борется, не дается взять... Вывели. Мы бросились к окнам.

На дворе выстраивают партии человек в 20. Их окружает конвой. Но виден какой-то непорядок. В конвое какая-то заминка. Два-три чекиста и комендант размахивают револьверами.

Нам крикнули: «От окон!» И дальнейшего мы не видели...

Только на следующий день по тюремному радио узнали мы подробности. Конвой был не опытный, вывел на Мхи (тундра на окраине Архангельска) партия бросилась врассыпную, и один из офицеров бежал.

Но эти первые расстрелы нас не касались. Все их жертвы числились за Ревеккой или за комиссий Кедрова. Мы же были за Архангельским Военно-Морским трибуналом и, казалось бы, на открытый суд больше надежд.

Но вот и он не замедлил себя показать. В нашей камере сидело трое бывших офицеров, служивших у большевиков на гражданской службе. Их обвиняли в организации восстания в тылу красной армии. По их рассказам они были не виновны, и сидели они бодрые и веселые.

Пришел день суда. Шли они на него, думая найти в нем исход. Но обратно не вернулись. Их взяли в камеру смертников и через 48 часов расстреляли.

Этим начались те колоссальные расстрелы, которыми потом славился Архангельск, Холмогорский и Портаминский лагери. Русский конвой сменили мадьяры и китайцы, «заминок» уже не было и, я боюсь говорить цифрами, но во всяком случае, много тысяч людей легло на «Мхах» и на дне Северной Двины.