Ал Разумихин - Короткая жизнь

- Положим здесь.

Не было ни лопат, ни кирок, ни даже штыков. Большинство четников было вооружено английскими охотничьими ружьями. А саблями с каменистой почвой не справиться. Не сговариваясь, осиротевшие четники кинулись в заросли шиповника. Колючки вонзались в ладони, никто не обращал на это внимания, наломали веток, забросали замолкшего Ботева охапками розовых цветов.

- А теперь за мной, - командует Войновский, указывая на свою грудь.Путь известен. Всем отступать к лесу!

Но сам идет не к лесу, а к обрывистому склону, где что-то медлят гайдуки, сторожившие подходы со стороны спуска. И тут пуля, вторая случайная пуля, - вы можете в это поверить? - вновь впивается в карту, спрятанную на груди Войновского, в карту, уже обагренную кровью Ботева.

...Всего нескольким человекам удалось ускользнуть в лес, прорвавшись сквозь окружение башибузуков. Утром турки на склонах нашли много убитых и семнадцать тяжело раненных четников. Им, еще живым, отрубили головы, запихали их в торбы и отвезли в Оряхово. Смотрите, мол, вот она, победа над бунтовщиками - семнадцать голов насажены на колья.

Семнадцать отрубленных голов, семнадцать гордых голов, семнадцать вознесенных в высоту голов не смотрят на своих палачей.

Смельчаки смотрят в будущее, видят Болгарию свободной, сильной, счастливой...

Среди раненых и убитых не нашли турки самого опасного своего врага. Куда он мог деться? Где ж он? Приказано искать! И находят. Не так уж трудно увидеть груду вянущих ветвей и на них поникшие цветы. Разбросаны ветви, затоптаны цветы. Это он!

И вот торопятся победители во Врацу. Им нужен город побольше, помноголюдней. Насажена голова на пику, и толпа озверелых солдат несет голову по улицам Врацы, сопровождая свое шествие довольными криками, улюлюканьем и нечеловеческим воем.

Апрельское восстание закончилось поражением. Но именно с него началось возрождение Болгарии. Бывает так: поражение кует победу!

...Не помню кто, кажется, доктор Судзиловский, сказал мне при встрече, что Ботев подло убит. Я этому не поверил и пошел к Каравеловым. Мои отношения с Любеном восстановились, хотя прежней задушевности в них не было. В этот раз он держался достойно и не без мужества.

- Да, это правда, - ответил он на мой молчаливый вопрос. - Христо мы потеряли.

Должен признать, известие о гибели Ботева совершенно выбило меня из колеи. Невыносимо пусто стало вокруг меня. Я даже не предполагал, как много значил для меня Христо. Даже Величка была для меня некоей ипостасью Ботева. А вместе они были Болгарией. Удивительно красивой и бесконечно страдающей.

Бухарест для меня опустел. Без Ботева и Велички я не находил себе места и потому решил ехать к себе домой.

Сборы были недолги. Оставалось проститься с тремя женщинами. За время пребывания здесь, как оказалось, круг моего общения не стал очень уж широк.

Первой из них была Наташа Каравелова. Душевная и сильная женщина.

- Вы правильно поступаете, Павел, что возвращаетесь на родину. Там вы найдете применение своим силам. Все-таки здесь вы были гостем... - она тут же смягчила сказанное: - Очень милым и приятным. Пройдет несколько лет, время залечит раны, и сердечные тоже, не грустите, быть может, вас снова потянет сюда. Мы рады будем встретиться с вами, и нам будет что вспомнить.

Затем пошел проститься с Венетой. Я, собственно, мало был с нею знаком. Даже разговаривать нам почти не доводилось. Но я не мог исчезнуть из Бухареста, не сказав ей хоть несколько слов.

Я подходил к знакомому дому с опаской - слишком глубока была рана, нанесенная судьбой матери и жене Ботева. Меня встретили сдержанно, но любезно, посещение мое восприняли почти как официальный визит: как если бы я пришел на похороны. Я отдавал последний долг дорогому для меня человеку, его семья соответственно этот долг принимала.

Мать Христо вскоре ушла, в соседней комнате, нетрудно было догадаться, попискивала крохотная Иванка, и бабушка отправилась к внучке. Заглянул в комнату маленький Димитр, посмотрел на меня с мимолетным любопытством и тоже ушел к бабушке.

- Я хотел выразить вам...

- Не надо, - мягко остановила меня Венета. - Все понятно.

- Вот, собрался домой.

- Обратно в Россию?

- Да, к себе в деревню.

Мне трудно было обмениваться с ней общими фразами, а иных слов для выражения чувств не находилось. Мы простились, чтобы никогда уже больше не встретиться.

К третьей женщине и идти было не надо. С Йорданкой Добревой мы встречались и без того несколько раз на дню... и почти ни о чем не разговаривали. Она по-прежнему кормила меня обедами, по-прежнему подолгу сидела за вышивкой, по-прежнему молилась.