Ал Разумихин - Короткая жизнь

- Вся жизнь состоит из странных совпадений. - Это уже я произнес сентенцию и снисходительно добавил: - Если хочешь, могу взглянуть при случае.

Приятель, похоже, даже рассердился:

- Это не я, а ты должен хотеть.

Мы перекинулись еще несколькими словами, после чего расстались. Правда, предварительно все-таки обменялись телефонами.

Очевидно, понадобилось время, чтобы я вспомнил об этой случайной встрече, признал, что вел себя с приятелем не лучшим образом, когда речь зашла о каких-то тетрадках, откопанных им в Орле, и решился позвонить ему. Еще через пару дней мы с ним пересеклись на одной из станций метро, и он передал мне две увесистые папки ксероксных страниц тех самых тетрадей, исписанных его однофамильцем более века назад.

Вечером я сел читать...

Работа, за которую я взялся с легким сердцем, на самом деле оказалась не из простых. Каждый день я усаживался за письменный стол, разложив перед собой страницы, и энергично расшифровывал буковки, автор которых, боюсь, считал, что пишет четким почерком, но, видимо, за столь продолжительное время понятие о каллиграфии претерпело существенное изменение. Потребовалось немало дней, прежде чем я вздохнул при мысли, что наконец-то все закончено.

Уже по тому, что я не бросил труд на первых же страницах, можно сделать вывод: тетради меня не разочаровали. Скажу больше, у меня возникла мысль познакомить с ними широкого читателя. Я созвонился с приятелем и услышал:

- А я тебе что говорил! Он и в самом деле симпатичный мужик, этот Балашов. И записки его очень даже недурственны, хотя, конечно же, он не Тургенев.

- Знаешь, попробую заинтересовать кого-нибудь из издателей повествованием о приключениях твоего однофамильца. Не возьмешься ли ты сопроводить его небольшим историческим комментарием? Не возражаешь? Вот и договорились.

Теперь, когда все завершено и подготовлено к печати, мне остается сделать разве что одно признание: в своих политических симпатиях и пристрастиях автор записок сегодня мало актуален. что же касается остального...

Судите сами.

Ал. Разумихин

Короткая жизнь, необыкновенные и удивительные приключения

Павла Петровича Балашова, российского помещика, ставшего свидетелем

и участником исторических событий и решившего письменно запечатлеть их

для последующих поколений. Написано им самим

Теперь, когда судьбой мне отпущено всего несколько месяцев жизни, моя единственная обязанность - завершить начатые записки о необыкновенных событиях, свидетелем и участником которых мне довелось быть. Я должен оставить после себя воспоминания об одном человеке, встречи с которым осветили мою молодость.

Обязанность? Я не оговорился. Возможно, это сказано несколько выспренне, однако разве не обязанность каждого - сохранить в памяти людей образы замечательных современников, с кем доводилось не только встречаться, но даже какое-то время идти рядом? Это только кажется, будто люди живут в истории сами по себе, а на самом деле их посмертное бытие в немалой степени зависит от свидетельских показаний тех, кто находился рядом с ними.

Хочу выразить надежду, что будущие читатели не упрекнут меня в нескромности, если прежде я, ради ясности повествования, скажу несколько слов о самом себе, человеке, вовсе даже ничем не примечательном. Позвольте же отрекомендоваться: Павел Петрович Балашов, уроженец деревни Балашовки Мценского уезда Орловской губернии, помещик. Мне еще нет сорока, холост, одинок, я осиротел в том самом 1871 году, когда судьба ввергла меня в круговорот самых необыкновенных событий. Отца я потерял в малолетстве, а матушку, Евдокию Львовну Балашову, - вскоре по окончании университета.

Тогда, вернувшись после похорон матушки с кладбища, я вошел в опустелый дом, уединился в матушкиной спальне, почувствовал, что остался один как перст, и призадумался: как мне жить дальше?

Мне только-только пошел двадцать четвертый год. И до сих пор у меня не было ни забот, ни хлопот. Лето я проводил в Балашовке, зиму - в Москве. Матушка аккуратно высылала мне назначенный ею пенсион, а я аккуратно его тратил.

Науками занимался не до беспамятства, но не манкировал ими и с целью более глубокого изучения философии имел даже намерение по завершении курса в Московском университете отправиться в Гейдельберг. Все мы тогда бредили Гегелем, а тамошний университет являлся цитаделью гегелевской философии.

Правда, шла франко-прусская война, Наполеон приближался к своему краху. Но, сказать по правде, меня это обстоятельство тревожило мало.