Борис Лазаревский - Урок

Как только наступали тёплые дни, студент Константин Иванович Смирнов терял способность заниматься в комнате. Когда на улицах начинали скалывать лёд, а вдоль тротуаров бежали грязные ручьи, подгоняемые мётлами дворников, он по целым часам стоял на подоконнике и, высунув голову в форточку, без конца дышал влажным, мягким, немного одуряющим мартовским воздухом. С наступлением же настоящей весны, случалось, что Константин Иванович уходил из дому на весь день и даже не обедал.

Когда Смирнов был гимназистом, ему часто доставалось от отца за эти прогулки. В седьмом классе он остался на второй год из-за того, что с раннего утра ушёл за город и опоздал к началу письменного экзамена. Теперь Константин Иванович уже целый год был студентом естественного факультета, дома пользовался свободой, и заниматься ему предоставлялось, когда он хочет и где хочет. К экзаменам он готовился как и многие из студентов в университетском саду.

Сад был старый, расположенный на четырёх десятинах земли, с широкими каштановыми аллеями и запущенными далёкими уголками, в которых, даже в жаркие дни, пахло влагой и бузиной.

Константину Ивановичу нравилось приходить сюда как можно раньше, когда на лопухах ещё блестели крупные, холодные капли, трава казалась серебряной, особенно радостно кричали воробьи, и даже на самой главной аллее нельзя было встретить ни оного человека.

Нагнувшись над книгой, он переставал иногда читать и думал, что наслаждение от близости с природой в эти часы должно быть похоже на ту радость, какую испытывает человек, глядя на полюбившую его первого девушку. Казалось ему тогда, что где-нибудь в лесу или в парке заброшенной помещичьей усадьбы рассвет вероятно ещё красивее, а воздух кругом ещё сильнее пропитан дыханием цветов.

Константина Ивановича не любила ни одна девушка, и настоящий лес он видел только возле дачного посёлка, где случалось, что унылый стон кукушки вдруг заглушался козлиным голосом мороженщика.

С начала марта, каждый вечер, он мечтал после экзаменов найти урок на выезд в деревню. Он был уверен, что там все люди здоровее, восприимчивее к добру, ласковее друг к другу, и жить среди таких людей — уже большое счастье. Как-то за обедом он попробовал поделиться своими мыслями с отцом и сестрой. Отец, только что вернувшийся из контрольной палаты, молчал пока не съел весь борщ, потом вытер седые усы салфеткой и сказал:

— Дурак ты, брат Костя, и больше ничего. Я пятьдесят лет живу на свете, бывал и в деревне… Теперь вот устал, и служить мне надоело, а в деревню всё-таки не поехал бы. Там иногда с голоду пропасть можно, — одно молоко да яйца. Никто тебе ни сорочки не выгладит как следует, ни кофе не сварит… Конечно, быть помещиком — другое дело, а так — лучше туда и не показываться.

Сестра Таня с удивлением посмотрела и звонко прощебетала:

— Да. По-моему тоже, поселиться в деревне, — это значит похоронить себя заживо. Я нисколько не стою за вечное пребывание в городе, но гораздо лучше жить где-нибудь на большой железнодорожной станции; там можно дышать прекрасным воздухом, ездить в лес, и в то же время вокруг тебя всегда люди; можно достать конфет, закусок… А нужно новое платье, или перчатки, или в театр захочется, сел в поезд и через пять-шесть часов в городе. Наконец, поручить можно…

— Почему же именно на станции? — спросил Константин Иванович.

— Такая у меня фантазия.

— Странная фантазия.

— Экая ты сорока-болтуха, — сказал отец Тане и чему-то улыбнулся.

Низко наклонившись над тарелкой, Константин Иванович молчал до конца обеда.

Через неделю, совсем неожиданно, молодой лаборант Винтер, который знал о страстной любви Константина Ивановича к природе, письменно отрекомендовал его в качестве постоянного учителя в богатую помещичью семью. Заниматься нужно было с двумя барышнями, пятнадцатилетней и тринадцатилетней, по русскому языку, по географии, по математике и по истории. Обе они учились дома и, как говорил Винтер, были способные, а плату можно было ожидать не меньше пятидесяти рублей в месяц. Фамилия барышень была Ореховы, и жили они зимой с матерью, на одной из лучших улиц в собственном доме, а летом, до сентября, — у себя в имении. Явиться туда следовало в начале июня, как раз когда должны были окончиться экзамены.

Константин Иванович будто опьянел от радости. Волнуясь и задыхаясь, он сейчас же побежал рассказать об этом самому близкому для него человеку, студенту третьего курса Кальнишевскому. Кальнишевского он застал маявшимся взад и вперёд по своей убогой комнате, с давно потухшим окурком, прилипшим к нижней губе. Выслушав Константина Ивановича, он остановился и сказал: