Борис Лазаревский - Всевочка

И в такие чудесные вечера думалось грустно, а иногда и плакать хотелось.

Отец уже давно не выходил из своего кабинета и последнее время много пил. Почти все соседи прекратили с ним знакомство. Имение наше уже два раза назначалось в продажу с публичных торгов, и я знала, что так или иначе, оно вместе с домом, садом и прудом скоро будет принадлежать кому-то чужому. И чтобы не переживать этого позора, мне хотелось уехать в Москву, поступить на курсы и вообще приготовиться ко вполне самостоятельной, независимой от мужчины, жизни. Однажды я шла и мечтала о том, как пробежит этот учебный год, и я, наконец, стану вольной птицей.

За моей спиной вдруг послышался мерный топот, а затем храп лошадиной морды. С виноватым выражением на лице, поскрипывая кожей седла, Всевочка слез с коня и, взяв его за повод, пошёл за мною.

— Что вам нужно? — спросила я.

— Ничего. Только быть возле вас.

— Поймите вы, что это скучно и неумно!

— Очень может быть.

Я молча повернула обратно, стараясь идти как можно быстрее. А он также молча шёл сзади как собака за человеком, который несёт хлеб. Возле усадьбы я кивнула Всевочке головою и поспешила в свою комнату. Здесь меня ждала Надя, нахмуренная, бледная, немного растрёпанная. Слышно было, как кашлял отец, и жалобным голосом говорила о чём-то с приказчиком моя мать, — худенькая, в коричневой блузе и с заострившимся носом…

Ужинали мы всегда не вместе, а как-то вразброд. Надя выпивала стакан парного молока; отец закусывал у себя таранью; мама начинала и не кончала тарелку простокваши. Я вечером не ела ничего, и спешила в свою комнату, чтобы лечь в постель раньше Нади. Через полчаса приходила и она и, медленно раздевалась, вдруг произносила:

— Маруся! Зачем ты мучаешь человека?

— Я не мучаю его, он сам себя мучает…

— Стыдно тебе, стыдно…

И так бывало почти каждый вечер. Уехать я не могла, да и не на что было. С наступлением августа на душе повеселело. Скучная пансионная жизнь в чужом городе казалась мне теперь раем, и я рвалась туда. На рождественские праздники в этом году я даже не поехала домой и чувствовала себя прекрасно. Мучили только письма Всевочки.

Снова пришли каникулы, снова я дома. Первое время жилось не очень грустно. Надя как-то посвежела. Отец надолго оставил водку. Восьмой класс уже был за мною, а впереди — Москва, курсы и самостоятельность. Я ходила в лес с милой нашей горничной Домахой и пела с нею малороссийские песни. Ранним утром мы бегали купаться. У священника я достала за целых два года старых журналов и много читала. Но в конце июня приехал Всевочка и началось…

Помню, в тихий, тёмный вечер я ушла к пруду, разостлала большой платок и легла на нём. Тополи тихо шелестели листьями. Мне хорошо было одной со своими мыслями.

Вдруг послышался знакомый звон шпор. Захотелось вскочить, закричать, кого-то ударить… Но я сдержала себя и, когда Всевочка поздоровался, только спросила:

— Кто вам сказал, что я здесь?

— Мне сказала Надежда Фёдоровна.

— Совершенно напрасно…

Мысленно я решила, что не произнесу больше ни одного слова. Холодов облокотился о ствол тополя и тоже долго молчал. Заговорил он тихо и жалобно:

— Мария Фёдоровна, голубчик, Мария Фёдоровна, я вам не буду больше надоедать, только выслушайте меня ещё один, единственный раз. Если человек любит вас с тех пор, как знает, то разве его чувство можно назвать вздором? Верьте мне или не верьте, но с тех пор, как я вышел в офицеры, я, во имя ваше, не прикасался ни к одной женщине. А в нашем быту это почти невозможно… Простите, что в присутствии вас, чистой, я говорю о нечистом. Но вы умны, читали и думали больше моего, несмотря на вашу молодость, и потому должны всё понять. Может, вы презираете меня за то, что я — драгунский корнет, а не студент?.. Но уверяю вас, что если бы я даже был монахом, то любил бы вас не меньше. Я совсем не умею говорить, может быть, потому, что недостаточно развит; но и без слов ваши нервы должны подсказать вам, что я чувствую, когда вижу вас. Если вы согласитесь быть моей женой, то даю слово, я сумею сделать вас счастливой. Если для этого нужно выйти в отставку, я выйду. Если для этого нужно жить за границей, я буду жить за границей. Отец любит меня, и я один у него. Те десять тысяч годового дохода, которые он получает, в сущности, мои… Когда вам было четырнадцать лет, я и тогда любил вас так же как и теперь. Скажите мне хоть что-нибудь, чтобы я мог надеяться. Может быть, вы любите другого?..