Михаил Булгаков - Рассказы и фельетоны

Вагон-лавка приехала на некую станцию.

Жена рабочего службы пути Ферапонта Родионова, законная Секлетея, явилась в лавку с заверенной на пять рублей книжкой.

Приказчик порхал как бабочка, вешал, мерил, сыпал, резал, заворачивал, упаковывал. Отвесив, отмерив, отсыпав, отрезав, завернув и упаковав, взял книжку Секлетеи, поглядел в нее, распаковал, развернул, обратно ссыпал и сказал:

— Не могу-с!

— Почему? — спросила пораженная Секлетея.

— Круглой печати у вас нету.

— Где ж они потеряли свои бесстыжие глаза? — спросила Секлетея, неизвестно на кого намекая — не то на помощника начальника участка, подписывавшего книжку, не то на артельного старосту-ротозея.

— Дуй, тетка, в местком или к другому помощнику начальника участка или начальнику станции,— посоветовал приказчик.

Тетка дунула, все время ворча что-то про сукиных сынов…

— Приложите мне круглую печать, да поскорее,— попросила она в месткоме.

— С удовольствием бы, тетка, и печать у нас есть, да не имеем права, ответили ей местком и начальник станции.

— А я имею право, я бы и приложил тебе, тетка, но у меня печати нет, ответил ей другой помощник начальника участка.

Тетка взвыла и кинулась в лавку.

А та взяла и уехала.

А контора, составляя списки на жалованье, вычла с Ферапонта Родионова пять рублей за якобы взятые продукты.

А Ферапонт Родионов ругался скверными словами, узнав про это. И был совершенно прав.

В общем и целом, безобразники и волокитчики сидят на некоей станции и в ее окрестностях.

Секретарь учка сидел в зале вокзала и грыз перо. Перед секретарем лежал большой лист бумаги, разделенный продольной чертой. На левой стороне было написано: «Слушали», на правой: «Постановили». Секретарь вдохновенно глядел в потолок и бормотал:

— Итак, стало быть, вопрос о спецодежде. Верно я говорю, товарищи? Совершенно верно! — сам себе ответил секретарь хором.— Правильно! Поэтому: слушали, а слушав, постановили…— Секретарь макнул перо и стал скрести: «Принять всесторонние меры к выдаче спецодежды без перебоев, снабжая спецодеждой в общем и целом каждого и всякого».— Принимается, товарищи? Кто против? — спросил секретарь у своей чернильницы.

Та ничего не имела против, и секретарь написал на листке: «Принято единогласно». И сам же себя похвалил: — Браво, Макушкин!

— Таперича что у нас на очереди? — продолжал секретарь.— Касса взаимопомощи: ясно, как апельсин. Ну, в кассе денег нет, это — ясно, как апельсин. И, как апельсин же ясно, что ссуды вовремя не возвращают. Стало быть: слушали о кассе, а постановили: «Всемерно содействовать развитию кассы взаимопомощи, целиком и полностью привлекая транспортные низы к участию в кассе, а равно и принять меры к увеличению фонда путем сознательного своевременного возвращения ссуд целиком и полностью!» Кто против? — победоносно спросил Макушкин.

Ни шкаф, ни стулья не сказали ни одного слова против, и Макушкин написал: «Единогласно».

Открылась дверь, и вошел сосед.

— Выкатывайся,— сказал ему Макушкин,— я занят: протокол собрания пишу.

— Вчерашнего? — спросил сосед.

— Завтрашнего,— ответил Макушкин.

Сосед открыл рот и так, с открытым ртом, и ушел.

Зал общего собрания был битком набит, и все головы были устремлены на эстраду, где рядом с графином с водой и колокольчиком стоял тов. Макушкин.

— Первым вопросом повестки дня,— сказал председатель собрания,— у нас вопрос о спецодежде. Кто желает?

— Я, я… я… я…— двадцатью голосами ответил зал.

— Позвольте, товарищ, мне,— музыкальным голосом попросил Макушкин.

— Слово предоставляется т. Макушкину,— почтительно сказал председатель.

— Товарищи,— откашлявшись, начал Макушкин и заложил пальцы в жилет,— каждому сознательному члену союза известно, что спецодежда является необходимой…