Николай Лейкин - В гостях у турок

Пароходъ присталъ къ пристани Кандили. На крутомъ берегу высились одинъ надъ другимъ хорошенькіе маленькіе пестрые домики, утопающіе въ бѣломъ и розовомъ цвѣтѣ вишневыхъ кустовъ и миндальныхъ деревьевъ.

У пристани на пароходѣ перемѣнились пассажиры: одни вошли, другіе вышли. На палубѣ появилась турчанка подъ густой вуалью. Она окинула палубу взоромъ, увидала Глафиру Семеновну и тотчасъ помѣстилась рядомъ съ ней на скамейкѣ.

— Глаша! Поговори съ ней. Можетъ быть, она по французски умѣетъ, — опять сказалъ супругѣ Николай Ивановичъ.

— Можешь самъ разговаривать, сколько влѣзетъ! былъ отвѣтъ.

— Мнѣ неудобно. Тутъ турки на палубѣ.

Однако, Николай Ивановичъ, курившій папиросу за папиросой, мало-по-малу приблизился къ турчанкѣ, постоялъ немного, потомъ приподнялъ шапку и, указывая на свою папиросу, спросилъ:

— Ву пермете, мадамъ?

— О, же ву занъ при, монсье, — откликнулась турчанка, къ немалому удивленію всѣхъ.

— Мерси, еще разъ поклонился ей Николай Ивановичъ и покачнулся на хмѣльныхъ ногахъ.

— Пьяная морда! — бросила мужу привѣтствіе Глафира Семеновна.

— А вотъ хоть и пьяная, а все-таки съ турчанкой поговорилъ, а ты нѣтъ! похвастался мужъ. — Поговорилъ… И сегодня-же вечеромъ напишу Василью Кузьмичу письмо, что такъ, молъ, и такъ, съ настоящей турчанкой изъ гарема разговаривалъ. — Комъ се агреабль… ле мезонъ… — снова обратился онъ къ турчанкѣ, похваливъ видъ, открывающійся на берегу.

Но вдругъ съ противоположнаго конца палубы послышался гортанный выкрикъ. Кричалъ какой-то старикъ турокъ въ фескѣ, чистившій себѣ апельсинъ. Слова его относились съ турчанкѣ и, по выкрику ихъ и лицу турка можно было сообразить, что это не ласковыя слова, а слова выговора. Турчанка тотчасъ-же сконфузилась и отвернулась отъ Николая Ивановича. Карапетъ тотчасъ-же подскочилъ къ Николаю Ивановичу и сказалъ ему:

— Ага! Попался, дюша мой! Вотъ и тебѣ досталось, и турецкаго дамѣ досталось.

Тотъ опѣшилъ.

— Да развѣ онъ это мнѣ?

— И тебѣ обругалъ, и ей обругалъ, дюша мой, эфендимъ.

— За что?

— Ты не смѣй съ турецкаго дама разговаривать, а она не смѣй отвѣчать. Вотъ теперь и съѣлъ турецкаго гостинцы.

— А какъ-бы я рада была, еслибы этотъ старикъ турокъ тебя побилъ! — проговорила Глафира Семеновна. — Да погоди еще, онъ побьетъ.

— Да что-же, онъ мужъ ея, что-ли? Неужто я на мужа напалъ? — спросилъ Николай Ивановичъ Карапета.

— Зачѣмъ мужъ? Нѣтъ, не мужъ.

— Такъ, стало-быть, дядя или другой какой-нибудь родственникъ?

— Ни дядя, ни родственникъ, ни папенька, ни дѣдушка, а совсѣмъ чужаго турокъ, но только такого турокъ, который любитъ свой исламъ.

— Такъ какъ-же онъ смѣетъ постороннюю женщину ругать или дѣлать ей выговоры?

— О, дюша мой, эфендимъ, здѣсь всяки турокъ турецкаго дама ругать можетъ, если эта дама разговоры съ мужчина начнетъ, — отвѣчалъ Карапетъ.

— Какое дикое невѣжество! — пожалъ плечами Николай Ивановичъ. — Вотъ азіятщина-то!

Турокъ не пронялся. Съѣвъ апельсинъ, онъ опять принялся кричать на турчанку.

— Вотъ онъ опять ее ругаетъ, перевелъ Карапетъ. — Ругаетъ и посылаетъ, чтобъ она шла въ дамская каюта, въ сервизъ-гаремъ.

Турецкая дама, выслушавъ выкрики старика-турка, какъ-то вся съежилась, поднялась съ своего мѣста и стала сходить съ верхней палубы внизъ.

Пароходъ снова, перерѣзавъ наискосокъ Босфоръ подходилъ къ европейскому берегу. На берегу, у самой воды, виднѣлась старая, грязная, деревянная пристань на сваяхъ, съ будкой кассира, надъ которой развѣвались лохмотья турецкаго флага. На пристани, среди ожидавшей уже пароходъ публики, стояли оборванцы-сторожа въ линючихъ фескахъ, повязанныхъ по лбу бумажными платками, съ концами, свѣсившимися на затылкѣ. А надъ пристанью высилась красивѣйшая въ мірѣ панорама самыхъ причудливыхъ построекъ, перемѣшанныхъ съ темною зеленью кипарисовъ и красующеюся посрединѣ небольшою бѣлою мечетью съ минаретами.

— Румели-Гизаръ… — отрекомендовалъ пристань Карапетъ и указалъ на надпись на будкѣ, гласящую названіе пристани на четырехъ языкахъ: на турецкомъ, армянскомъ. греческомъ и французскомъ. — Самые большого турецкіе аристократъ на дачѣ здѣсь живутъ. Есть и богатаго банкиры — армяшки… разнаго биржеваго мошенники греки. А это вотъ стараго турецки крѣпость. Видишь домъ? Видишь садъ съ бѣлаго заборъ, дюша мой? — указалъ онъ Николаю Ивановичу на берегъ, около крѣпости.

— Вижу, — отвѣчалъ тотъ, хотя, въ сущности, ничего не видѣлъ.