Вячеслав Подкольский - Дичок

— Баушка, а баушка! А ведь я из города-то убёг…

Предчувствие чего-то недоброго всё время не покидало Осафку, и остаток дня до вечера он провёл в лесу над Волгой.

Возвратившись к приютившим его соседям, Осафка поинтересовался узнать о своей судьбе и спросил хозяина дома Илью Семёныча, говорил ли он о нём со старостой и оставят ли его в деревне?

— Пока ещё неизвестно… — уклончиво ответил тот.

Но от особенной ласковости в обращении с Осафкой хозяйки, тётки Марьи, сердце его ныло усиленнее.

Часа в четыре утра Илья Семёныч разбудил Осафку и, стараясь не глядеть на него, сказал:

— Не выгорело, брат, твоё дело… Вставай, собирайся в город…

— Дяденька, хоть бы в подпаски! — со слезами в голосе взмолился Осафка.

— Говорил. Своих, грит, много, а он — Бог его знает чей, к нашему обчеству не приписан… Он теперь пристроен, в обучение отдан, пускай там и живёт. Баловство, грит, это одно! Ничего, видно, не поделаешь, едем… Я как раз сейчас в город еду, мне тебя и препоручили свезти назад к хозяину…

Осафка безмолвно покорился своей участи. Сначала он тяжело вздыхал, а потом и вздыхать перестал. Не говоря ни слова, он тупо смотрел на следы колёс по дороге, не обращая внимания на любимую природу. Он ни о чём не думал, и сердце его наполняла безысходная, глухая тоска. Глядя на страдавшего мальчика, Илья Семёныч пробовал утешать его, но Осафка оставался безучастным и тем вынудил его отказаться от этой попытки.

Вечером добрались до города. Чтобы мальчонка не убежал, мужичок, не заезжая на постоялый двор, прямо привёз его к сапожнику. Остановившись у ворот, Илья Семёныч счёл долгом предупредить Осафку:

— Поди стегать станут за бегство-то, так ты хозяину и хозяйке прямо в ноги!

Осафка безучастно и в точности исполнил поданный ему совет и, войдя в мастерскую, не говоря ни слова, бухнулся перед хозяевами в ноги. Никита Гаврилыч казался суровым, но когда провожатый Осафки рассказал, что бабушка его умерла, и что теперь он уже круглый сирота, хозяин смягчился и сказал:

— Ну, ладно, Бог с тобой, первая вина прощается… Вдругорядь только не вздумай!

Осафка молча уселся на своё прежнее место и начал что-то ковырять. Когда по окончании работы Никита Гаврилыч ушёл из мастерской на свою половину, Федька дал полную волю своим насмешкам над неудачливым беглецом.

Ночное одиночество снова возбудило в Осафке прежнее желание воли, и воображение стало опять рисовать заманчиво-яркие картины свободы. К утру он твёрдо решил: «убегу», и кое-как промаявшись следующий день, вечером исчез. Ночью Федька, заметив вторичный побег товарища, взбудоражил весь дом и вызвался изловить беглеца. Подбив Носовика, любителя всяких происшествий, на поиски, рано утром он был с ним на берегу Волги у парома, дожидаясь первого рейса перевоза и предполагая, что Осафка не минет этого переезда. Предположение Федьки оказалось верным. Как только паром причалил к городской пристани, и все приехавшие на нём с того берега сошли, добровольцы-сыщики заметили, что с городской горы робко спускается одинокая фигурка Осафки. Они спрятались за ларёк, где продавались квас и разные съестные припасы, выжидая свою жертву. Но жертва не предполагала опасности с этой стороны. Осафка всматривался главным образом в мужиков с возами, опасаясь попасться на глаза мужикам своей деревни и особенно привёзшему его Илье Семёнычу, который мог также, задержавшись, в это самое время выехать обратно из города. Едва успел Осафка подойти к ларьку, как неожиданные враги выскочили из своей засады и схватили его за руки.

— Что, беглец, попался?! — злорадно воскликнул Федька.

Пойманный сделал попытку вырваться, а когда его схватили крепче, он как дикий зверёк вцепился зубами в руку Носовика.

— Ах, ты, паршивый щенок, кусаться?!. - вскрикнул от боли подмастерье и, схватив Осафку за ухо, скомандовал. — Руки по швам! Скорым шагом марш!

Сопротивление было бесполезно. Осафка сознал это и покорно побрёл, конвоируемый товарищами. Восторгу Федьки от удачной поимки не было границ. Он гоготал и издевался над пойманным. Когда его привели в мастерскую, Федька подробно рассказал всю историю поимки, хвастаясь своими сыщическими способностями. Добродушный в сущности Никита Гаврилыч решил, наконец, для вразумления мальчонки, посечь его. Федька с готовностью бросился отыскивать лучший шпандырь и, подавая его хозяину, прибавил:

— Сыромятный-с!

Завидя ремень, Осафка мгновенно побледнел, сверкнул глазами и неистово заорал. В этом диком, ужасном крике вылились все долго сдерживаемые злоба и страдания мальчика. Хлестнув два раза, хозяин остановился и с изумлением смотрел на извивавшегося в корчах с пеной у рта Осафку. На крик прибежала сверху испуганная Арина Тимофеевна.