Вячеслав Подкольский - Дичок

— Так я тебе за одну копейку-то и стал рацеи разводить!

Больше он не хотел и слушать Осафку и начал писать, что самому приходило в голову. Быстро кончив письмо, Федька не пожелал даже его перечитать вслух, запечатал в конверт, написал адрес и сказал:

— Давай копейку-то, да семь на марку, я сам отправлю письмо, — тебе не суметь, деревенщине!

Ответа на письмо от бабушки Осафка, конечно, не получил, и было ли оно послано Федькой — осталось неизвестным. Прождав и не получив ответа, Осафка и с этим порешил, что это нестоящее, не мужицкое дело.

Так прошла зима, и приближалась Пасха. Веяние весны совсем взбудоражило Осафкину душу. Он страшно томился в мастерской и часто выбегал на крыльцо, прислушиваясь к чириканью налетевших в соседние сады птиц. Однажды Осафка заметил, что травка у забора позеленела. Это привело его в такой восторг, что он сбежал с крыльца и несколько раз перекувырнулся по ней через голову, тут же порешив, что он уйдёт из города. По ночам его головёнка усиленно работала над планом побега.

На первый день Пасхи мастерская опустела. Хозяева находились наверху, в своей квартире, оба подмастерья отправились ходить по колокольням городских церквей, Федька пошёл к матери, а Ваську отпустили на всю святую неделю к родным в деревню. Осафка опять остался один-одинёшенек. В час дня хозяйка плотно накормила его обедом и посоветовала ему:

— Что тебе сидеть одному-то? Поди погуляй!

Никита Гаврилыч ради праздника подарил Осафке гривенник на орехи, а Арина Тимофеевна, кроме того, отыскала для него старенький пиджачишка сына и такие же сапожонки. Нарядившись, Осафка с недоверием и даже с каким-то пренебрежением оглядел себя кругом и вышел за ворота, на улицу. День, как почти всегда бывает первый день Пасхи, был светлый, радостный. На утомлённых постом и предпраздничной работой лицах прохожих в новых, праздничных нарядах лежала печать какого-то юного умиления и радости. Эта радость наполняла весь воздух, выливаясь неудержимым, весёлым трезвоном колоколов. Постояв несколько минут у ворот и видя частые христосования прохожих, Осафка сочувственно ухмыльнулся и побрёл налево. Пройдя две-три улицы, он очутился на крутом берегу родной своей Волги. Здесь был радостный праздник не только у людей, но и у самой природы. Освободившаяся ото льда река, не зная удержу, металась мутными волнами к берегу и, ударившись о него, шумливо пенилась, спеша к другому, низменному, где преград ей не было, и где она мощно расстилалась, затопляя дворы и домики городского предместья. Увидев этот простор и какую-то безумную свободу Волги, Осафка сам обезумел и, не заметив даже удобного спуска с берега в виде лестницы, стремглав спустился с крутизны к самой воде. Тут он увидел подходивший пароходик-перевоз, тащивший за собой огромный паром, переполненный людьми и телегами. Осафке тотчас же мелькнула мысль переехать на другой берег, на котором стояла и его родная деревня, чтобы полюбоваться знакомым разливом. Ощупав в кармане гривенник, подаренный хозяином на орехи, Осафка решил отказаться от лакомства и употребить его на плату за переезд. Когда паром освободился, Осафка, заплатив пятачок, вошёл на него и примостился около перил. Переехав на другой берег, он стал бродить по нему, стараясь отыскать что-нибудь похожее на ту картину, к которой он привык у себя в деревне. Там на противоположном нагорном берегу Осафка видел густые заволжские леса, куда он иногда переправлялся с рыбаками на лодке, а здесь, вместо лесов, лезли друг на друга неуклюжие дома ненавистного ему города. Предместье также его не удовлетворило, так как дома предместья, казавшиеся с городского берега маленькими, оказались, вдруг, большими, двухэтажными, на городской манер. Везде попадались торговцы с лотками, наполненными соблазнительными сластями, что ещё больше усиливало дурное настроение Осафки, так как оставшийся пятачок был необходим на обратный переезд. Сказав про себя свою обычную поговорку: «Нестоящее дело!» — Осафка сел на паром и поехал домой. Всю дорогу сидел он хмурый и ни на что не смотрел. Домой он вернулся усталый, скучный, так что это даже заметила хозяйка.

— Ты что какой кислый? Есть что ли хочешь? — спросила она и дала ему кусок пирога.

В мастерской был один только глухой Иван. Он сидел в углу на липке и напевал пасхальные мотивы.

На второй день праздника дежурным был Федька. Рано утром он вернулся от матери во всей своей красе: напомаженный, в заветных брюках «навыпуск» и в жилетке поверх вышитой синей рубахи. Вынув из кармана кошелёк, Федька хвастливо потряс им в воздухе, от чего загремели лежавшие там деньги, и пояснил: