Вячеслав Подкольский: Забылся

— Очень мне нравится ваш брелочек! Где вы такой купили?

Судебный следователь давно уже поглядывал на висевшую на цепочке у доктора изящную гуттаперчевую мышку и наконец потрогал её пальцами.

— Э-э, батенька, здесь такой не найдёте: это настоящая заграничная, — ответил доктор и, подойдя ближе к трупу, что-то заметил фельдшеру, который готовился приступить к вскрытию черепа. — Это мне брат-моряк из Англии привёз, — продолжал доктор, возвращаясь на прежнее место, — правда, замечательная работа?

— Прелесть!

— Да-а, много он кое-чего привёз оттуда хорошего… И как всё это дёшево там! Посмотрите, например, вот это трико на брюках…

Судебный следователь нагнулся и стал с любопытством ощупывать докторские брюки.

В больничной мертвецкой было душно и пахло разлагавшимся трупом. Фельдшер в белом фартуке и с засученными рукавами сорочки, совершенно бесстрастно и машинально как мясник распиливал человеческий череп. Двое служителей, один, сложив на груди руки, другой, ежеминутно тихонько позёвывая, стояли около фельдшера в ожидании, когда понадобятся их услуги, и прислушивались к разговору доктора со следователем. Позади следователя в самом углу, у окна, стоял прикомандированный к следователю кандидат на судебные должности, молодой человек с русой бородкой. Он порывисто попыхивал папиросой и, морщась от трупного запаха, с видимым усилием и отвращением выглядывал из угла и старался следить за работой фельдшера. Кандидат в первый раз присутствовал при вскрытии. Сердце его как-то особенно сжималось, нервы были приподняты, а в голове копошились бесчисленные вопросы. Он с искренним негодованием посматривал на своего патрона и доктора, которые перед трупом, как будто у буфетной стойки, разговаривали о брелках и брюках, совершенно не обращая внимания на покойника и не думая об этой страшной загадке — о смерти и о том, что, быть может, в эту самую минуту в семье покойного совершается глубокая, тяжёлая драма. Кандидату очень хотелось выйти из своей засады, подойти поближе к трупу, но лишь только он делал шаг, как от запаха горло его сжимали спазмы, и он невольно отступал назад.

— Что, батенька, приятно попахивает? — обратился к нему доктор.

— Ужасно! Кажется, я сбегу сейчас…

— Полноте, какой же это запах! Труп совсем свежий. Разве так по настоящему-то пахнет? Вы спросите-ка Сергея Терентьевича!

— На таких трупах только и привыкать, — наставительно заметил следователь. — Подойдите ближе, не бойтесь. Мне, кстати, нужно новое дознание просмотреть: побудьте здесь за меня, а я в сад выйду.

Кандидат побледнел и решительно выступил вперёд.

— Что же я должен делать, Сергей Терентьевич? Какие мои обязанности? — спросил он с жалкой улыбкой.

— Стойте да нюхайте! — засмеялся следователь. — Дело это, сами знаете, пустяковое, причина смерти несомненная… Значит, надо только соблюсти формальность, — вскрыть, — и больше ничего… Пожалуйста, доктор, объясните ему кое-что!

— Не беспокойтесь, всю анатомию выучим! Ну-с, пожалуйста, не угодно ли вам взглянуть на мозг… — и с этими словами доктор взял выложенный в чашку мозг и, потрагивая его пинцетом, поднёс к самому носу кандидата.

Сергей Терентьевич закурил папиросу и вышел в сад. Он сел на скамейку против отворенных окон мертвецкой, так что ему видно было, что делалось там, и вынул из портфеля объёмистую кину бумаг. Сад был густой, тенистый. Липы цвели полным цветом и сильно благоухали. Там и сям на цветах копошились пчёлы. С густым жужжанием пролетали шмели, и неслышно порхали разноцветные бабочки. Сергей Терентьевич снял форменную фуражку, осмотрелся вокруг и подумал: «Весна ведь… Экая прелесть!»

За работой он и не заметил, как подкралась весна, и воскресла природа… И не одну только эту весну прокараулил Сергей Терентьевич.

С самого начала своей службы, лет уже двенадцать, он утратил то различие между временами года, которое не измеряется только лёгким пальто или шубой, и которое заметно каждому человеку, имеющему иногда возможность забыться хоть на минуту от своего обязательного дела. У него нет этой минуты, когда бы он мог стать самим собой, отрешиться от тысячи мельчайших деловых тревог и забот, всегда непосредственно связанных с человеческой судьбою, стать просто человеком, а не следователем, попросту, по-человечески полюбоваться небом, подышать воздухом, помечтать и пр. «Да, весна», — совершенно машинально прошептал Сергей Терентьевич и, отбросив в сторону папиросу, прочёл знакомую стереотипную фразу: «его высокоблагородию господину судебному следователю второго участка, города Красногорьева, донесение».