Надежда Лухманова - Ложь

— Но если он будет мучить тебя… если тебе будет нужна моя помощь?..

— Тогда я позову тебя!.. Поцелуй меня!..

Они бросились в объятия друг друга и целовались, как если бы это было их последнее свидание в жизни.

— Довольно… довольно… уезжай, я ещё останусь помолиться!.. Слушайся меня!.. — и молодая женщина тихонько толкнула к выходу Павла Сергеевича, тот вышел, понурив голову, не оглядываясь прошёл дорожку, повернул направо в широкий проход и исчез за поворотом.

Молодая женщина присела в углу на табурет сторожа. Она глядела на толстые и тонкие свечи, горевшие венцом кругом паникадила, на груду шёлковых и вышитых покровов на могиле, на старые и свежие венки, уставленные и развешанные вокруг стен, на ряд образов и зажжённых перед ним лампад. Она не каялась, не молилась, потому что, несмотря на свою нервность, не была ни религиозна, ни суеверна. Она просто отдыхала от только что сыгранной высоко драматической роли.

Кого она любила, мужа или этого нервного, болезненного Павлика?.. Ни того, ни другого, или, может быть, и того и другого.

Чем кончится эта, начатая ею от скуки, интрига? — она не знала, да и не заглядывала в будущее. В одном она была уверена: что всё на свете в своё время кончается и развязывается. Но, как дождь для полей, как солнце для плодов, ей нужны были интрига и любовь и, чем азартнее была ставка, тем лучше она чувствовала себя.

Вернувшись домой, Екатерина Владимировна с наслаждением пила горячий чай и рассказывала мужу, как она ездила сегодня «одна» на конке на могилу Ксении и долго «сидела там одна» и раздумывала о том, какая она дурная жена для него.

Дмитрий Александрович высоко ценил в женщине религиозность, а потому был тронут, хотя и пожурил жену, что она выехала в такую погоду.

День за днём и неделя скользнула в вечность. Екатерина Владимировна съездила с мужем на Иматру, она капризничала, ссорилась, мирилась, смеялась и плакала, не забывая, однако, что Павлик «слишком» послушен и за все семь дней не дал ни словом знать о себе. На восьмой день, в час дня, горничная доложила о нём.

Дмитрий Александрович торопливо поднялся с кресла и пожал руку молодого человека.

— Что вас давно не было видно? — спросил он с участием. — Уж не хворали ли вы?..

Екатерина Владимировна стояла возле клетки попугая и кормила его кусочками бисквита, на ней была оранжевая, фланелевая блуза, затянутая по талии толстым шёлковым шнурком такого же цвета. Ворот и кисти рук охватывали волны тончайших кружев. Волосы её, собранные в один толстый жгут, лежали низко на затылке. Она обернулась тоже к гостю, и он, очарованный, увидел снова лучистый взгляд больших серых глаз и на бледном личике улыбку ярко-красных губ.

— Да, вас давно не было видно? — сказала она и пригласила гостя сесть.

Дмитрий Александрович не уходил, разговор начался банальный, падал через каждые две фразы, и снова то тот, то другой поднимали его из вежливости.

— Я сегодня на новом иноходце, Екатерина Владимировна, замечательная лошадь… Погода чудная… я думал, не захотите ли прокатиться на острова…

Екатерина Владимировна взглянула на него. Несмотря на его простые слова и спокойный тон, она поняла, что молодой человек теряет самообладание.

— Ах, — вскричала она и по-детски захлопала в ладоши, — хочу, очень, очень. — и вдруг утихла и, глядя исподлобья на мужа, добавила тихо. — Если Митя позволит!

Дмитрий Александрович засмеялся. Его всегда необыкновенно трогал покорный, робкий тон жены. Ему казалось, что она нарочно при чужих подчёркивает своё повиновение и уважение к нему, и находил это ещё одним доказательством её такта и любви.

— Поезжай, если хочешь, прокатись. Вы за свою лошадь уверены, Павел Сергеевич?

Тот только поклонился. Слова не сходили с его губ.

Когда Екатерина Владимировна вышла одеваться, Павел Сергеевич едва сдержал себя. Его неопытное, страстное сердце страдало, ему хотелось объясниться с мужем, признаться во всём и умолять его согласиться на развод.

Екатерина Владимировна чутьём угадала его волнение и, не теряя ни минуты на переодевание, накинула на себя плюшевую ротонду, надела шапочку и вернулась в гостиную раньше, чем Павел Сергеевич справился со страшно бившимся сердцем и успел сказать хоть одно неосторожное слово.

Иноходец летел стрелою, закидывая комья снега в высокий передок саней. Кучер сидел неподвижно, выкрикивая только по временам: «Берегись!»

Деревья, окутанные инеем, молча тянули свои оцепеневшие руки за пролетавшими санями, и Павел Сергеевич, крепко обняв правою рукою стан своей спутницы, молчал как очарованный. Екатерина Владимировна тоже молчала и думала о том, что сегодня она прекратить эту игру, становившуюся опасною. К чести её сказать, что миллионы Орлова не играли в её поступках никакой роли. Ей нравилась пылкость и необузданность обожания молодого человека. Она гордилась, что почти с первого взгляда покорила его, заставила быть слепым и глухим ко всему, что творилось кругом, и безусловно верить только ей одной.