Анатолий Рогов - Выбор

Иногда с ними купались дворовые девки, но одним было все-таки лучше, и лучше всего поздно-поздно, когда густели сумерки. Договаривались с братьями, кто пойдет нынче, а кто завтра. Над рекой тогда слева и справа повисали тонкие слои тумана и все еще было видно далеко, но все синевато-дымчатое, какое-то призрачное и как будто совсем новое, совсем незнакомое. Запахов становилось больше и все сильные, густые и тоже будто новые. А звуки, еще недавно, на закате такие все звонкие, раскатистые, сумерки, наоборот, как будто глушили. Кругом шла непрерывная синяя дымчатая ворожба. Шла каждое мгновение. Вода и вправду вдруг теплела, как парное молоко, а воздух был уже легче, уже с прохладцей, и они- и Соломония, и Мария - скидывали с себя и легкие сорочки, в которых купались днем, и шли в воду совсем голые, и в густых сумерках их тела синевато светились, и это было так красиво и необычно, особенно когда они окунались или брызгались и льющаяся с них вода тоже светилась серебристо-синим свечением и блестками, и они смотрели друг на друга совершенно завороженные. И двигались совершенно завороженно; еле-еле и окунались и брызгались, потому что иначе в этой колдовской, быстро густевшей синеве было нельзя: вдруг что-то нарушишь - и пропадут, исчезнут немыслимая красота, ликование и немыслимое счастье. Немыслимое! Они даже и не говорили и не шумели особо в такие минуты, никогда и не смеялись. Лишь потом, когда шли к дому и, подпрыгивая или притягивая ветки, срывали еле различимые в темноте прохладные, сочнейшие, сладчайшие сливы, с наслаждением, причмокивая, жевали их - начинали шуметь, проказничать. Стреляли друг в друга скользкими сливовыми косточками, и случалось, попадали и, взвизгивая, грозились отомстить. Или пугали друг друга лешими и упырями, которые прятались и видно даже было, как иногда и шевелились, потрескивая ветвями в отдаленных непроглядно черных зарослях бузины и черемух. Или Соломония который уже раз предлагала все же сосчитать наконец хотя бы только самые яркие звезды, висевшие только над их домом. Больше двух десятков ну никак не могли насчитать, сбивались, потому что чем больше на них смотрели, запрокинув голову, тем их становилось больше и больше, и они все ярчали и ярчали и слепили и рябили в глазах так, что даже кружилась голова - и их было уже несметное, невероятное множество, отчего тело делалось вдруг легким-легким и будто тянулось, поднималось к ним, и это было приятно и одновременно как-то жутковато. Сладостно-приятно и жутковато.

- Невозможно сосчитать! - поражалась Мария.

В девятый день августа неожиданно приехал отец, который не должен был приехать, так как собирался в Москве с воеводой Щенем и другими воеводами в какой-то поход. Вскоре их позвали в горницу, где по этому случаю сняли с окошек занавеси, настежь распахнули переднюю и заднюю двери, чтобы хоть маленько протягивало сквознячком, но отец все равно сидел на лавке босой, в легких миткалевых портах, распахнутой полотняной рубахе, седоватые волосы прилипли ко лбу. Правой рукой поддевал, подбрасывал и пушил седоватую же окладистую бороду, чтобы полегче было мокрой шее и груди в густых, тоже мокрых волосах.

И матушка сидела в горнице.

Мария с Соломонией приблизились, собираясь поцеловать его в щеку, что дозволялось только им, любимым дочерям. Но он жестом остановил их.

- Не надо. Липкай... - Оглядел, улыбаясь, с головы до ног. - Цветете! Мать сказывала, из речки не вылазите.

Закивали.

- И мне, что ль, скупнуться?

- Гора с плеч свалится, что ты! Ступай немедля! Мы и матушку уговариваем-уговариваем, а она... - выпалила Соломония.

- Ладно. А вы собирайтесь-ка в Москву. Наутро поедем.

Обе опешили и даже не сразу спросили зачем, потому что Соломония - да и Мария наверняка даже, потому что, как дружные сестры, они очень часто думали похоже, - мгновенно представила себя в открытой повозке, в которой будет трястись под этим палящим солнцем целый день и еще полдня, а потом слоняться, маяться в московском доме, который куда меньше здешнего, вообще маленький, всего несколько покоев да чуланов, и садик там совсем капельный, не то что у больших бояр да князей. И ни на какую Москву-реку, ни на какую Яузу или Неглинную там не пойдешь- никто, кроме мальчишек да черных мужиков, там не купается, - из дома никто не выпустит, нельзя.

- Матерь Божья!.. Что стряслось?.. Зачем туда?.. - забубнили наконец обе поскучневшими голосами.

- На смотрины.

"Час от часу не легче!"

- Какие смотрины? Кому?!