Юрий Слезкин: Столовая гора

Еще раз повторюсь: это роман, и нельзя каждый образ или каждое событие рассматривать как реальность (так, образу Алексея Васильевича Слезкин придал и некоторые свои черты, а спящий в дорожной коробке младенец — на самом деле был сыном Слезкина, родившимся во Владикавказе). И все же многое, очень многое достоверно воссоздает атмосферу Владикавказа той эпохи. Возможно, только тюрьма описана Слезкиным не владикавказская, ибо у него был собственный опыт пребывания в застенках Чека, но уже позже, во второй половине 1921 года, в Полтаве.

Кто-то из «доброжелателей» донес в Чека о статье Слезкина «Красная одурь», напечатанной в деникинской газете, и писатель более полугода провел в тюрьме в Полтаве, где он по неосторожности задержался, следуя в Москву из Владикавказа.

Написанный в мае—сентябре 1922 года, роман был напечатан лишь в 1925 году с большими цензурными купюрами, из-за которых автору пришлось структурно перестраивать роман и вносить некоторые изменения в характеристики персонажей (так, муж Дарьи Ивановны в опубликованном тексте из полковника превратился в театрального администратора, и т. п.).

Отрывки из романа Слезкину удавалось публиковать в различных периодических изданиях России и Берлина еще до выхода романа. В относительно полном виде роман вышел в 1925 году благодаря короткой резолюции А. В. Луначарского на титульном листе рукописи, первоначально озаглавленной «Столовая гора. Роман в трех главах»:

«Роман этот мною прочитан. Я не нахожу его политически вредным и препятствий к его опубликованию не вижу.

Нарком А. Луначарский

25.VI».

К сожалению, год начертания этой резолюции Луначарским не указан.

Новое название, под которым роман сначала вышел, «Девушка с гор», должно было сместить политические акценты. Главной героиней становилась девушка, увлеченная строительством новой жизни, а не люди, выброшенные на обочину исторического пути теми изменениями, которые произошли в стране после революции и Гражданской войны. У Милочки, главной героини, тоже был реальный прототип (как и у большинства других персонажей), однако установить сейчас его трудно, почти невозможно.

Можно предположить, что прототипом армянского поэта (который практически не появляется, а лишь упоминается) был Георгий Сергеевич (Саркисович) Евангулов (1894—1967), который в 1921 г. эмигрировал из Грузии в Париж.

Так что подзаголовок рукописи («Повесть о многих изгнанниках») вполне соответствовал реальности. Книга была посвящена главным образом либо тем, кто вскоре стал настоящим эмигрантом, либо тем, кто ушел во внутреннюю эмиграцию (их большинство: Алексей Васильевич, генерал и генеральша Рихтер, Зинаида Ланская и др.). Неудивительно, что рецензент Ю. Соболев отметил именно эту содержательную сторону романа: «…О таких обломках, оказавшихся эмигрантами у себя на родине, рассказал Юрий Слезкин. „Девушка с гор“ рисует своеобразный быт и нравы людей, в силу обстоятельств гражданской войны очутившихся после крушения врангелевской авантюры в советском Владикавказе. Журналист, адвокат, режиссер, актер, поэт, актрисы, представители свободных профессий — интеллигенция русская, чувствующая себя эмигрантами на собственной родине, проходит в романе, выпукло передающем тусклую жизнь бывших людей…»

Несомненно, самый яркий образ в романе — Алексей Васильевич, талантливый, сложный, противоречивый человек. Слезкин увидел в прототипе этого образа не только черты характера, едва уловимые (которые вряд ли мог заметить менее внимательный и талантливый человек), но и непостижимым образом предугадал его судьбу: Алексей Васильевич соглашается служить хроникером в газете (и при этом проклинает эту работу, отнимающую у него его настоящее дело — литературу), М. Булгаков спустя десять лет соглашается на должность ассистента режиссера в Художественном театре…

Мы не знаем, кто был прототипом осетинского пролетарского поэта Авалова. Некоторые исследователи предполагают, что прообразом послужил редактор местной газеты «Коммунист» Г. С. Астахов. Но, возможно, это собирательный образ. Нет определенных намеков на это и в «Записках на манжетах» Булгакова, хотя эта повесть более документальна и приземлена, чем роман Слезкина.

Гайто Газданов спустя почти двадцать лет в рецензии на роман Ирины Одоевцевой «Зеркало» отмечал, что прием использования настоящего времени губителен для писателя, что он ограничивает возможности автора и утомляет читателя. Теоретически это верно. Однако в романе Слезкина этой нарочитости не замечаешь. Писатель избрал этот прием умышленно, он хотел четко и ясно сказать: все, что происходит в романе,— это наши дни, не вчера, не завтра, а именно сейчас. И ему это удалось.