Александр Ромашкин - Мемуары

Через две недели благодаря заботе Зухры я уже вставал с койки и с нетерпением ждал, когда с меня снимут гипс, чтобы вернуться в свою дивизию, но моим планам не суждено было сбыться. Пока я проливал кровь за революцию, Надежда Константиновна со скуки навела обо мне справки и к своему ужасу узнала, что мне нет и тринадцати лет. Она тут же отстучала с правительственного аппарата телеграмму в штаб чапаевской дивизии с требованием вернуть меня под ее крылышко. А когда выяснилось, что я лежу в гипсе в лазарете, она распорядилась о моей перевозке в Москву, настаивая на том, чтобы с меня не снимали до прибытия в столицу гипса.

Меня это, разумеется, не остановило, и я сбежал из санитарного поезда на глухом полустанке где-то под Самарой (точно не помню), но из-за гипса было непривычно держать равновесие, и ноги то и дело заплетались. Через пять минут меня поймали, оттащили за руки и за ноги обратно в вагон и привязали ремнями к полке.

В Москве меня с вокзала отвезли в Первую градскую больницу, и уже на следующий день я удостоился визита своих опекунов. Надежда Константиновна была весела и непрерывно шутила, пытаясь подбодрить меня, а Ильич с трудом скрывал горечь поражений советской власти: белые теснили Красную армию по всем фронтам, а крестьяне целыми селами вступали в Добровольческую армию и в многочисленные банды. Вождь пролетариата сидел как на иголках: ему не терпелось вернуться к своим неотложным делам. Наконец, он не выдержал бездействия и, взобравшись на прикроватную тумбочку, к ужасу врачей произнес перед собравшейся в коридоре аудиторией - собрались буквально все, кто был в больнице, даже неходячие прибыли на закорках товарищей - речь "Все на борьбу с Петлюрой!". Оставив мне на прощание апельсин (неслыханная редкость по тем временам!) Ленин с Крупской отбыли, а больница еще долго гудела, возбужденная речью вождя, и, несмотря на все принятые персоналом меры, в ту ночь из больницы сбежало на южный фронт около половины всех больных.

Вскоре с меня сняли гипс и отвезли в Кремль. За год там сменилась вся охрана, и я остался практически без друзей. Кроме того, часовым было приказано не выпускать меня за ворота, и я фактически попал под домашний арест. С утра до вечера я был под неусыпным надзором не в меру заботливой Надежды Константиновны, учившей меня арифметике, которую я успел подзабыть за время боев. Из этого короткого периода моей жизни вспоминается одна история, с которой началась вражда между Крупской и Сталиным. У Сталина постоянно мерзли ноги, и даже летом он иногда ходил в валенках. Надежда Константиновна за глаза потешалась над этим сталинским курьезом, а однажды не выдержала и, встретив Иосифа в коридоре, сказала:

- Товарищ Коба, а что это вы в жару по Кремлю в валенках разгуливаете?

- От вашэй масковскай жары яйцы мерзнут, - нарочито-грубо ответил ей Сталин.

Надежда Константиновна покраснела до корней волос и молча удалилась.

Вскоре она не сдержалась и пожаловалась на грубость Сталина Марии Ильиничне. "Маняша" еще в детстве слыла большой шалуньей, вот и теперь она подбила Крупскую скатать из войлока небольшой чехол в форме презерватива и послать его в подарок заносчивому Кобе (никому тогда и в голову не приходило, что этот угрюмый грузин, недалекий, но крайне работоспособный, может стать вождем российского пролетариата). Когда Сталин пришел к власти, он не простил бедным женщинам их проделок и несколько лет продержал их под домашним арестом.

Красные университеты, юго-западный факультет (глава пятая, в которой

рассказывается о том, как я официально стал Гайдаром, о побеге из

Кремля, о дружбе с Голиковым, о моем аресте и о Леве Задове) Я снова стал готовиться к побегу из Кремля. Сколько не вспоминаю свое детство, мне всегда приходилось от кого-то убегать... Я решил отправиться на Юго-Западный фронт - бить пресловутого Петлюру. На сей раз я серьезно подготовился к операции по собственному освобождению: из кабинета управделами Бонч-Бруевича я украл бланк Реввоенсовета, перерисовал на него с другого документа подпись Зиновьева (она мне показалась наиболее простой) и сочинил документ на имя командующего Украинской армией Дыбенко, в котором перечислил свои боевые заслуги и рекомендовал себя на пост комиссара в любое подразделение, где я смогу потребоваться. В документе я назвался прозвищем, которое мне дали у Чапаева, и стал "Александром Гайдаром". Не забыл я и прибавить себе по обыкновению три года, указав, что родился в 1903 году (в войска тогда брали с 16-ти). По сути дела, эта пространная бумага, в которой я художественно расписывал свои подвиги, стала моим первым литературным произведением.