В Ропшин - Конь вороной

В. РОПШИН

(Борис Викторович Савинков)

КОНЬ ВОРОНОЙ

Повесть

Содержание:

Предисловие к русскому изданию

I II III

________________________________________________________________

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Повесть эта была написана мной за границей, в 1923 году. Я описывал либо то, что пережил сам, либо то, что мне рассказывали другие. Эта повесть не биография, но она и не измышление. Первоначально я хотел ее озаглавить "Федя", потому что Федя, мне кажется, является главным ее героем. Федя, не разумеющий, почему он борется против большевиков, и в то же время ненавидящий их, был везде, на всех фронтах, во всех "белых" армиях, во всех "зеленых" отрядах и в каждой тайной организации. В нем воплотились его же слова: "Неизвестно за что воюем"... Это "неизвестно за что воюем" владеет и Жоржем, владеет и Вреде. "За Россию"... Но за какую Россию? "Ведь те и другие - мы"... Только один Егоров твердо знает, за что проливает кровь. Но Егоров весь в прошлом. Ему чужда новая, рождающаяся в России жизнь.

Субъективно, конечно, все правы. Правы "красные", правы "белые", правы "зеленые". Поэтому я и назвал повесть не "Федя", а "Конь вороной": "И вот конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей". Меру, то есть непоколебленные весы. Ибо чаши весов не колеблются оттого, что Жорж, или Вреде, или Федя не ведают, что творят.

Но объективно правы либо те, либо другие, - либо красные, либо противники их. На этот вопрос моя повесть не дает прямого ответа. Но он ясен. Народ, миллионы крестьян и рабочих, - не с Жоржем, даже не с Грушей.

И субъективно непоколебленные весы - объективно склоняются одной своей чашей, той, на которой "последняя и решительная" борьба за жизнь и благоденствие трудового народа. То есть не чашею Жоржа.

Б. С а в и н к о в

(В. Р о п ш и н) Сентябрь 1924 г. Внутренняя тюрьма

"...И вот, конь вороной, и на

нем всадник, имеющий меру в руке

своей".

Откр. VI, 5

"...Кто ненавидит брата

своего, тот находится во тьме, и

во тьме ходит, и не знает, куда

идет, ибо тьма ослепила ему

глаза".

Иоанн, II, 11

I

1 ноября

Очень хотелось спать, но я сделал над собою усилие и приказал привести Назаренку. Он вошел высокий, в желтой кубанке, и стал на пороге во фронт.

- Садись.

- Постою, господин полковник.

- Садись, вот здесь, напротив меня.

Он для приличия потоптался у двери. Потом сел на краешек стула.

- Ты рабочий Путиловского завода?

- Так точно.

- Я взял тебя на бронепоезде "Ленин"?

- Так точно.

- Что я сказал тогда? Повтори.

Он задумался и поднял глаза.

- Вы сказали, что каждый может служить; кто не хочет, того расстреляют...

- Нет. Я сказал: кто хочет, служи, а кто изменит, того повешу... Так?

- Так точно.

- А теперь я знаю, что ты коммунист.

Он вздрогнул.

- Сознавайся, кто еще в комячейке?

- Не могу знать, господин полковник.

- А что с тобой будет, знаешь?

- Воля ваша.

- Хорошо. Ординарцы!..

Он хотел что-то сказать и даже привстал со стула. Но вошли Егоров и Федя.

- Ординарцы! Полтораста плетей!

Когда его увели, я, не раздеваясь, лег на кровать. И сейчас же, в темном тумане потонули и Назаренко, и длинный переход на морозе, и сосновый, запорошенный инеем бор, и багрово-желтая дубовая роща, и скрип седел, и гнедая кобыла Голубка. Но за стеною свистнуло и упало что-то, и сильно и равномерно стал содрогаться воздух.

- Господин полковник!

"Сорок два... Сорок три... Сорок четыре..." Сон прошел. Стало душно лежать здесь, в жаркой комнате, в чужом доме, у незнакомого и перепуганного попа. В сенях грубый голос сказал: "Ишь, ворочается... На голову, Федя, садись"... Это "работал" Егоров.

2 ноября

Егоров седобородый крестьянин, пскович. Он старовер, не курит, ест из своей посуды и строго соблюдает закон. Лет пятнадцать назад он из ревности убил брата. Но это - "бабье дело", а в бабьем деле закона нет. Когда он поступил добровольцем, я спросил у него:

- За что ты их ненавидишь?

- Кого?

- Коммунистов.

- Бесов-то? А за что их любить? Дом сожгли и сына убили... Даже пес жалеет своих щенят... На кострах жарить их надо.

- Да ведь белые за помещиков.

- Так чего? Мы помещикам головы-то открутим.

- Когда?

- А вот время придет.

Он дослужился до вахмистра и очень горд своим званием. И когда Федя, смеясь, говорит, что он в прихвостнях у дворян, он сердито трясет седой бородою:

- Язва. Отстань. Я не за бар, - за Расею.

За Россию... До войны он, наверное, говорил: "мы - скобари", и знать не хотел "калуцких". А теперь на коне и с винтовкой изгоняет из России "бесов".