В Ропшин - Конь вороной

Что могу я ответить? Я молчу. Она разгадала мое молчание:

- Стало быть, скучаешь о ней... - И вдруг говорит очень тихо: - Ну что ж... Уж такая, видно, моя судьба...

22 июля

Груша запыхалась - бегом бежала от самых Столбцов:

- Каратели пришли... С пулеметами... Человек полтораста...

- Чон?

- Да... Старика Кузьму - помнишь, у которого те трое стояли, - сейчас к Иисусу, разложили, стали плетьми пороть. Порют, а он "Отче наш" читает... Начальник ихний как заорет на него: "Чего молишься, старый хрыч?.. Сознавайся..." Отпороли. Кузьма дотащился домой, на полати залег и сына позвал, Мишутку. "Мишутка, - говорит, - это ничего, что выпороли меня, пущай и совсем запорют, а ты винтовку бери, бей их, бесов. Убьют тебя, Серега пойдет". А каратели - шасть по дворам, коров, овец, лошадей, даже собак считают, оружия ищут, все допытываются, кто тех гадов убил. Стон на деревне стоит. Сказывают, всех стариков пороть будут, а молодых так в Сибирь ушлют... Господи, неужто погибнем, как мухи?..

Ее глаза горят сухим блеском. Губы сжаты. Она с тревогой ждет моего ответа... Она знает его заранее.

- Груша, жди меня ночью у Салопихинского ключа.

Она поняла. Она обрадовалась и шепчет:

- Бей их. Бей... Чтобы ни один живым не ушел, чтобы поколеть им всем, окаянным...

23 июля

Я отобрал пятнадцать самых надежных "бандитов" и разделил их на два отряда. Одним командую я, другим Вреде. Я пройду в Столбцы от Салопихинского ключа, Вреде - с большой дороги. В 2 часа ночи мы выступаем.

Я оставил своих людей во ржи и один, межою, иду в деревню. Ярко, перед рассветом, сверкают звезды. У околицы часовой.

- Кто идет?

- Не видишь, ворона?

Я в шлеме и красноармейской шинели. На рукаве кубики - командный состав.

- Где штаб полка?

- Направо, у церкви, товарищ.

Не деревня, а сонное царство. Спят каратели, спят и крестьяне готовятся к поголовной порке. Мне вспоминается отец Груши: "Да кто порет-то? Ведь свои... Свой брат, фабричный или мужик..." На завалинке, у церковного дома, огонек папиросы. Я вынимаю наган.

- Здесь штаб полка?

- Здесь. А ты кто такой?

- Товарищ.

- Товарищ?.. Документы есть?

Звякнули шпоры - он встал. Тогда я говорю:

- Руки вверх!

Я увидел, как он схватился за шашку. Но я выстрелил в грудь, в упор. Выстрелив, я вхожу в сени. Скрипнула дубовая дверь, желтым светом ослепило глаза. На кроватях - "товарищи командиры". Их трое. На столе самогонка. Я опять говорю:

- Руки вверх!

Я стреляю на выбор, слева, по очереди и в лоб. Я целюсь медленно, внимательно, долго. Но уже на улице шум. Это Вреде. Это Егоров. "Ура!.. Ура!.. Ура!.." Я выхожу на крыльцо. По деревне мечутся люди, без винтовок, в одном белье. Во все горло поют петухи.

24 июля

Вреде арестовал "военкома" и привел его в лагерь. "Военком", молодой человек в пенсне, из бывших студентов. Он бос: сапоги снял Мокеич. Он вздрагивает и озирается исподлобья. Я спрашиваю:

- Ты член коммунистической партии?

Он опускает глаза - не смеет признаться. Я смотрю на худое, иссиня-бледное, перекошенное испугом лицо.

- Я повешу тебя.

Он падает в пыль, на колени. Он на коленях подползает ко мне.

- Товарищ!.. Товарищ полковник!.. Пощадите!.. Ведь я еще молодой...

- Из молодых да ранний... - перебивает его Егоров. - Вставай!.. Нечего зря болтать языком.

- Я молодой... Дайте мне послужить...

- Кому послужить?

- Народу...

- Народу хочешь служить? - говорит Егоров. - Бес. Сукин сын.

"Бандиты" смеются. Они рады: "военком" да еще студент... Свалилось с длинного носа пенсне, заморгали опущенные ресницы, и из глаз покатились слезы:

- Товарищ полковник!.. Товарищ полковник!..

Я вернулся в палатку. И из палатки услышал визг. Так не кричит человек. Так визжит подстреленный заяц.

25 июля

За лагерем бежит речка - приток Днепра, Взмостя. Держась рукой за лозняк, я спускаюсь к заводи - к тихой воде. Осока царапает мне лицо, нога скользит по затонувшей коряге. Я плыву по течению. Наперерез плывет уж. Он поднял желтую, с раздвоенным жалом головку и ныряет в поднятых мною волнах. Я смотрю на него. Я смотрю на высокое солнце, на серебряный, струящийся луч, на зеленый, поросший ольхою берег и не верю, не могу поверить себе. Неужели завтра то же, что и сегодня? Неужели завтра снова "клюквенный сок"?

26 июля

У меня две-три книжки, чтобы не одичать в дремучем лесу. Евагелие, рассказы Пушкина, стихи Баратынского. Сегодня я раскрыл наудачу:

Но ненастье заревет,

И до облак свод небесный,

Омрачившись, вознесет

Прах земной и лист древесный.