Борис Садовской - Петербургская ворожея

Сударь-барин приходил,

Подарочек приносил.

Подарочек не простой,

Перстенечек золотой!

Рокот гитар слился в безумный, неистово резкий гул; старая Алена визжит во всё горло, басы вторят дикими голосами; гости давно повскакали с мест: ухают, приседая. Раз! - и оборвалась пляска. Толстый Бурбук остановился, гикнул и взмахнул шляпой. Ударил ее оземь и с табором убежал в сад.

Всё шумно заговорило: "Ловко пляшет, анафема!" - "Ай да молодец!" "Славно!" - "Молодчина, Алеха!" Красный, с налитым затылком гусар, пыхтя и утираясь, будто сам после пляски, шлепнул долговязого дипломата с лорнетом: "Так-то, брат, каковы цыгане?"

Народу прибывало. Смех, шуточки, разговоры. Пробки захлопали чаще. Из душной залы потянуло в сад. И там, за столиками, полно гостей. Червонные ментики и голубые в шнурках венгерки перемешались с серыми фраками и гороховыми сюртуками. Записные щеголи в высоких "робинзонах" и "пиках" разочарованно драпируются в длинные черные "воротники". Парижскую речь пересыпают российские словечки; порой залпами хохота взрывается дружное веселье.

Статный молодой улан, задумчивый и спокойный, неторопливо прошелся по саду, осмотрелся, закрутил рыжий ус и, цепляя саблей за столы, пробрался с трудом в опустевшую половину залу. Там, в дальнем углу, за бутылкой вина, одиноко пригорюнился на диване чернявый юноша в коротком сюртуке в верховых сапогах. Улан подошел.

- Здравствуй, Черкес, как поживаешь?

- Ах, Юрьев,* это ты. Наших нет?

- Не видно. Мальчик, аи!**

- Дорого нынче аи: полтора целковых бутылка.

- Что с тобой, Черкес,- давно ли ты стал деньги считать?

- Начнешь считать, коли по уши в долгу. Актрисы да шампанское, шампанское да актрисы,- только тебе и дела. Les affaires пё sont pas lucratifs, a vrai dire, n'est pas?***.

- Пустое, брат Черкес. А вот и наши. Отсюда вижу Васю со Сверчком.****

* Юрьев Федор Филиппович (1796-1860) - приятель Пушкина, в 1818 г. поручик Литовского уланского полка, член дружеского литературного общества "Зеленая лампа"; ему посвящены два стихотворения А. С. Пушкина.

** Аи - сорт французского шампанского.

*** Дела не очень-то доходные, честно сказать, не правда ли? (Фр.).

**** Сверчок - шутливое прозвище А. С. Пушкина, данное ему в литературном обществе "Арзамас".

II

Вошли двое молодых людей, военный и штатский. Первый - рослый красивый кавалергард, в белом мундире - смотрит вялым и неуклюжим парнем. Добрые рыбьи глаза его заспаны и ленивы; на слабых губах бродит рассеянная улыбка. Вася не похож на гвардейца: мундир на нем мешковат и неловко скроен, тяжелый палаш неряшливо бьется об огромные ботфорты. Зато штатский его товарищ вертляв, боек и одет франтом. Чтобы пройти в дверь, пришлось ему снять с головы широчайший "боливар"*, исполинские поля которого задевают за косяки. Стройная, легкая фигурка Сверчка лихо завернута в волочащийся шлейфом испанский плащ. В руке он вертит оборванный хлыстик. Толстогубое маленькое лицо в каштановых кудрях озарено приветливым взглядом и беззаботной улыбкой.

- Что это у вас, аи? - быстро заговорил Сверчок.- Слава Богу, здорово! Вася! Спроси скорей дюжину,- выпьем за здоровье лейб-улана.

- Тебе, Сверчок, доктор запретил.

Сверчок присел к столу.

- Ты мне не доктор: я, слава Богу, здоров. Свет мой, Павел,** полно тебе вздыхать по Крыловой. Она еще целехонька. Успеешь наплакаться у себя в деревне, а здесь покудова вы оба, слава Богу, здоровы.

* Боливар - широкополая шляпа.

** Павел - Мансуров Павел Борисович (1795-ок. 1880) - приятель Пушкина, член "Зеленой лампы", офицер Конно-егерского полка; к нему обращено стихотворение Пушкина "Мансуров, закадычный друг" (1819).

- Отстань, Сверчок, со своим здоровьем, без тебя тошно.- Черкес насупился. Юрьев и Вася, взявшись под руки, вышли в сад.

- Где ты был, .Сверчок? У Наденьки?

Сверчок загадочно улыбнулся, показав нить перламутровых зубов.

- Черкес, поздравь меня, я решился. Иду в гусары.

- Дело хорошее. Пей же, будущий Бонапарт.

Голубые глаза Сверчка затуманились; он опустил голову.

- Под маской веселости ты, Павел, я знаю, давно разглядел и понял мою душу. Я тоскую, сотте ип fou, comme un атоиrеих*. Не знаю, чего мне еще надобно. Мне нет двадцати, а я уже дряхлею. Видно, правду говорил намедни Петр Яковлич**, что таков наш век. Всё пережито, во всем пришлось извериться. Вино и женщины мне постылы, книги - и того пуще. Мне брюхом хочется перемен. Если бы царь спустил с цепи Наполеона, я был бы безмерно счастлив. Оттого-то я и рвусь так в гусарские ряды.

В залу хлынула из сада толпа гостей, с ними Юрьев и Вася.