Евдокия Ростопчина - Палаццо Форли

Маркезина смотрела попеременно на приемыша Ионафана и на всех окружающих, стараясь сообразить причины такого неожиданного переворота. Она смутно предчувствовала, что под этим честным поступком должна таиться какая-нибудь бесчестная хитрость.

Но ей нельзя было догадаться, что Леви действовал из завистливой вражды к Динах и из расчетов собственной выгоды; она подумала только, что этот припадок самоотвержения имеет источником высокомерие и пронырливое самолюбие молодого еврея. Ей уже довольно был известен характер всего этого семейства, чтобы не верить их бескорыстию.

Однако она вспомнила, что если Леви отказывается от получения денег, выманенных Динах у маркиза, то, не менее того, дому Форли следует выплатить остаток долга, растраченный легкомыслием Лоренцо. Она осведомилась о количестве суммы, боязливо спрашивая сама себя, чем и как рассчитается она с приемышем дель-Гуадо?

Но затруднение было прекращено появлением аббата и Ашиля; они уже успели перебывать на квартире венецианского менялы и в доме Ионафана, где узнали о событиях этого дня и о том, что называлось благородным поступком Леви. Так как молодой дель-Гуадо не действовал тайно, а, напротив, искал как можно больше огласки, чтобы обесславить имя Ионафана и преградить ему все пути к оправданию или для какой-нибудь сделки, то история Ионафана скоро разошлась по всем его соотечественникам и знакомым, в городе уже поговаривали о неисчислимых плутнях мнимого еврея и о тождестве его дочери Динах с известною певицею Бальбини. Многие торговые дома беспокоились о сношениях своих с домом дель-Гуадо и боялись за безопасность вверенных ему капиталов. Еврейская община негодовала и горевала; слуги и домашние бежавшего еврея суетились и плакали, разбежавшись по улицам, где уже начинали показываться маски, готовящиеся высыпать на набережную Лунг-Арно при первом сигнале карнавала. Цель Леви была достигнута вполне, имя его повторялось во Флоренции с толками и перетолками всякого рода. Вот почему падрэ Джироламо тотчас понял, в чем дело, и, выдвинувшись из середины группы, окружавшей его питомицу, вынул бумажник, полный денег, и заплатил сполна изумленному Леви все оставшиеся за маркизом Лоренцо тридцать семь тысяч франков…

Леви дель-Гуадо расписался, аббат принял от него закладные и заемные письма Лоренцо и передал их маркезине. Инквизитор и префетто раскланялись и вышли, — Леви принужден был за ними последовать.

Когда Чекка затворила за ними последние двери сеней палаццо Форли, маркезина бросилась, рыдая, в объятия падрэ Джироламо и на груди его упала в обморок — последствие всех потрясений того утра и трудной победы ее над собою, чтобы сохранить притворное спокойствие перед посторонними. Когда она пришла в чувство, то лежала уже на турецком диване в восточном будуаре, а возле нее стоял преклоненный Монроа, держа и отогревая ее руки в своих. Аббат и Чекка хлопотали около нее, со всеми средствами, употребляемыми в подобных случаях. Безмолвно и грустно было первое мгновение ее опамятования: она видела радость и надежду, сиявшие на окружавших ее лицах, но не могла разделять их радости — она вспомнила Лоренцо…

— Пиэррина, — сказал аббат, подводя к ней француза, — я обещал представить тебе нового родственника, племянника твоей матери — вот он: узнай в нем дорогого жениха и благослови Провидение, пославшее тебе Монроа — защитника, друга, мужа и семью, в то самое время, когда судьба лишила тебя брата!

(До падрэ уже дошло известие, что Лоренцо видели рано утром на дороге к Ливорно, и он понял все, что значил и предвещал этот скоропостижный отъезд).

Но Пиэррина не улыбнулась, не обрадовалась… Она только приподняла на Ашиля свои томные, удивленные глаза и слабым голосом просила объяснения.

Она с умыслом длила разговор об Ашиле, об его матери и семействе, повторяла расспросы о всем, что до него касалось, — она медлила своим признанием… К вечеру у ней открылась горячка: девушка платила дань человечеству после первой своей битвы с его страданиями.

Несколько недель пролежала маркезина в сильном бреду и беспрерывном жару. Жизнь ее не была в неминуемой опасности, но душевное потрясение и усталость всего ее организма произвели болезнь, которая должна была следовать своему ходу, вопреки всем попечениям о больной. Чекка не отходила от своей вскормленницы, аббат и Монроа проводили целые часы у ее изголовья. Приходя в себя в промежутки горячки, она встречала взоры трех существ, дышавших ее дыханием и живших ее жизнью, и она благодарила их ласковым взором. Медленно выздоравливала она. Доктор предполагал, что какая-нибудь нравственная причина задерживает совершенное исцеление его больной. Но какое могло быть горе у маркезины, когда ей приветно сияла восходящая звезда мирной любви и прочного семейного благополучия, когда возле нее был Ашиль и все доказывало, что они оба равно любят друг друга!..