Юрий Слёзкин - Рассказы

— Сто-ой!

Оцепенев от ужаса, сжимая в одной руке простыню, другой указывая на куст, Василь Васильевич пятился задом и едва хрипел:

— Вот он, я вижу его. Вот он — голый человек.

Товарищ Хруст, подбежав к кустам, тарахнул по ним из нагана, раздалось жалобное мычание, и в толпу кинулся раненый теленок, но ничего более подозрительного так и не удалось найти ни вдоль всего карьера, ни в прилегающем к нему поле.

Но тут встревоженные обыватели подняли крик, требуя удаления милиции и возмущаясь тем, что их тревожат по ночам. Прибежала хозяйка раненого теленка, ругаясь и плача. Какой-то смельчак, пользуясь темнотой, во все горло крикнул:

— Это не Губ-розыск, а Губ-дура! — на что публика ответила смехом, а товарищ Хруст схватил первого попавшегося ему под руку человека и стал его трясти в бешенстве, приговаривая:

— Я покажу тебе голого человека!

Но тот только хрипел, а когда принесли фонари, оправил смятый воротничок, сказав:

— Однако у вас крепкая рука, товарищ. Разрешите представиться — начальник агентуры из Харькова с особыми полномочиями.

Тут публика заржала еще пуще, у товарища Хруста глаза налились кровью, и если бы не агент, поймавший его за руку, быть бы беде, но в то же время Василь Васильевич начал заговариваться, в страхе продолжая пятиться. Его пришлось вязать и отправить в больницу, а вещественное доказательство в виде простыни приезжий из Харькова забрал себе, предварительно осмотрев ее со всех сторон. Простыня оказалась самой обыкновенной, из сурового полотна, а на одном краю ее анилиновым карандашом круглым детским почерком было выведено:

«Хоть ты Вася, а дурак.

Илларион Прикота».

— Это выходка какого-нибудь хулигана-мальчишки,— спокойно сказал приезжий.— Простыня казенная из исправительного дома.

— Но там же написано: Прикота,— растерянно пробормотал товарищ Хруст.

Агент глянул на него боком и шевельнул губами, ничего не ответив, но начугрозы почувствовал, что от этого взгляда его всего точно окатило варом. «Крышка»,— подумал он, утирая со лба пот.

Наутро стало известно, что товарищ Хруст смещен с места начальника уголовного розыска за нераспорядительность, неумелое ведение дела и превышение власти. А к полудню весь город облетела совершенно потрясающая сенсация:

Прикота Илларион Михайлович — найден. Вот уже неделя, как он лежит в одном из харьковских госпиталей, раненый напавшими на него недалеко от Погребища бандитами, сейчас же после устроенного им митинга, а был подобран кондукторами первого проходившего мимо товарного поезда.

Опознали Прикоту лишь тогда, когда он пришел в себя и рассказал о своем приключении.

Помимо этого удалось точно установить, что в тот день, когда в Погребищах разыгрался скандал на пляже, Илларион Михайлович не был в городе. Об этом сообщил местным властям приехавший начальник агентуры.

Говорили еще, что получена будто бы из Харькова телеграмма, содержания которой так и не удалось разузнать, но что в связи с ней состоялось удаление со службы не только товарища Хруста, но также и товарища Лишьдвоя, и еще кое-кого повыше. Говорили, что в телеграмме этой, помимо всего прочего, имелось одно слово, вполне определяющее все погребищенское происшествие и как бы ставящее на нем точку.

Тут же передавали слух, идущий с другой стороны, приватной, что Анна Сергеевна Кок получила в Харькове развод и выходит замуж именно за человека, которого видели голым рядом с нею. Человек этот будто бы так же красив, как и Прикота, и даже метит на его место по инспекторской части ввиду того, что сам Илларион Михайлович получает новое, высшее назначение и не вернется в Погребищи.

Говорили также, что Кок, Василь Васильевич, окончательно сошел с ума, а Подмалина, Касьян Терентьевич, отказывается от всех своих предположений относительно Анны Сергеевны, уверяя даже, что он и вообще-то не мог говорить ничего подобного, так как едва был знаком с Прикотой и по своей близорукости никогда бы его не разглядел на большом расстоянии.

В конце концов все стали обвинять в случившемся девицу Дунину, будто бы в своих спортивных увлечениях зашедшую слишком далеко.

Туман постепенно рассеивался. На пляже не торчал кол с грозной надписью, а напротив, лениво качался на волнах новый, выкрашенный алой краской причал с призывом:

«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!»

Снова на левом берегу появились купальщики, с каждым днем их становилось все больше — иные даже привезли с собою самовары.