Дмитрий Савицкий - Passe Decompose, Futur Simple

Это было в июле. В начале сентября он стоял возле фото-стенда в магазинчике прессы на углу Ги Люссак и Бульмиша. Какой-то засаленный дядя с воспаленными глазами за толстыми стеклами очков, загородившись спиною, перелистывал третьесортный journal de cul. Ким бросил взгляд через плечо дяди (обычное розовое мясо), перелистал несколько страниц фотожурнала, поежился и, чувствуя, как вдруг заледенело лицо, как дернулся и криво встал на место мир, как зажужжал шмель в правом ухе - встряхнул головой и потянулся на верхнюю полку за номером "Kama''.

Он не помнил, как заплатил за журнал, как пересек на красный Бульмиш (хозяин журнального магазинчика, стоя на том берегу со сдачей что-то вопил ему вслед), не помнил, как нашел в Люко, в густой тени деревьев пустую скамейку. Он наскоро перелистал журнал. Не нашел. Попадались лишь идиотские объявления о мазях, улучшающих эрекцию, о китайских препаратах, после приема которых любой столетний паралитик мог осчастливить целую женскую волейбольную команду, наконец, мелькнуло название фото-репортажа "Шалунья из пригорода", а затем, на развороте, раскинувшая ноги на две страницы, плохо загримированная, с испуганным взглядом и вымученной улыбкой - Дэзирэ со свежевыбритой журавой...

Жирный голубь, переваливаясь, искал что-то под скамейкой. Невдалеке из автобуса высаживались синие военные мундиры музыкантов духового оркестра. Белокурая курносая девчушка, раскрыв рот, смотрела на сидящую на темном стволе каштана лимонницу. Крылья лимонницы моргали.

Он раскрыл журнал опять. На фотографиях помельче, снятая полтинником, Дэзирэ, изогнувшись, скрипичным ключом, плескалась под душем, сползала по атласным простыням грубо задрапированной, явно гостиничной постели и, на всех четырех, вывернув голову, гавкала в нацеленный объектив.

Он вспомнил ее неожиданно обритую мяу-мяу, турецкую шелковистость, смущение и не совсем вразумительное объяснение:

- В хамаме на улице Розье террористы развели лобковых непарнокопытных, для которых ДДТ, что твой кокаин...

Через неделю в нежных схватках она кололась, как придорожный репей...

Je ne t'aime plus!

Ступор. Ужас. Желание проснуться.

Объяснение было коротким. Да, она сделала это назло. Нет, ей не нужны были эти пять тысяч. Да, она s'envoyee en l'air с фотографом. И с его сыном тоже. И еще с каким-то типом. С типом было интереснее всего. До этого нет. Хотя... Один раз. После дискотеки. Когда он был в отъезде. Пошла в отель. Какой-то парень. Какая разница? Датчанин или швед. Отодрал, как козу. Не могла ни сесть, ни... Все равно. Все все равно. Она свободна. Он тоже свободен. Мы что, женаты?

Он попробовал ей не верить. Не получилось. Он знал, это было тривиальным самоубийством любви. Бафф! Меж глаз наповал. Я вас любил. Я вас любила. Стиснутые зубы, побелевшие губы. Вот твой пуловер. Вот твой плащ. Письма? Не беспокойся, консьержка будет пересылать.

Нет, за кого она себя принимает?

- Ради бога, только без рук!

- Я?

- Ты!

- Мало что ли в Париже красивых девочек?

- Ага, и веселых мальчиков?

-Garce! Идиотка! У тебя что, со мной был недобор оргазмов?

Он знал, откуда это берется. Ей хотелось еще побыть молодой проказницей, в которую подряд влюбляются все мужчины. Ей хотелось приключений, восторгов, ухаживаний, свободы. Она не хотела, она тайно ненавидела это новое постоянство отношений и чувств. Но именно об этом он ее и предупреждал в самом начале, в том июле, в том августе, когда она ему предложила переехать к ней.

Тогда она была уверена, в том, что единственное ее желание - быть с ним.

Еще он знал, что она себя наказывает. За что? Старается изо всех сил стать несчастной. Из-за Ирен?

* *

Он забрал свои вещи. Она швырнула ему его ключи. Он знал, что через неделю она будет реветь белугой, сёмгой будет реветь, зеркальным карпом! Он знал, что она будет покупать на углу песочные и миндальные вульгарные эклеры, плитки горького семидесятипроцентного шоколада, слоеное со взбитым кремом и просто развесное сливочное мороженное и будет есть его стоя с закрытыми глазами у холодильника, сначала ложкой, а потом - пальцами, размазывая по морде маскару, слезы и сливки... Он знал, что она будет валиться в постель в шесть вечера, как есть одетая, в свитере, полосатых рейтузах и высоких баскетках, чтобы проснуться за полночь с головой дурной, как после того самого тунисского красного...

Он знал, что нужно поймать её возле дома, сгрести в охапку, удержать, как воробья, пока дергается минуту или две, а потом она обмякнет и начнет пускать влагу через глазные и носовые, издавая булькающие и завывающие, а дальше будет легче и проще. Шмыгнет носом, начнет искать клинекс, застыдится совсем по-детски и злых этих пять атмосфер из неё выйдут.