Дмитрий Савицкий - Passe Decompose, Futur Simple

В сентябре они поженились. Первое время она чего-то ждала, его объятия ей не были противны. Она искала защиты, и она ее получила. Он тоже получил то, что хотел. Так ей казалось. Так она думала. Но однажды он все же сказал ей, что ему осточертело заниматься любовью в одиночку. Она не поняла. Но фраза запомнилась.

Они разошлись через три года. Он купил ей небольшую двухкомнатную квартирку возле Ботанического сада в Париже. К разводу отнесся как к маловажному изменению их отношений. И продолжал звонить каждую неделю, посылать цветы и подарки, возить ее по ресторанам, улаживать ее дела с налоговым управлением, покупать билеты на Майорку, продолжал оставаться у нее, будя ее по четыре раза за ночь, не говоря уже про утренние sturm und drang.

Но постепенно Жан-Жак утих, стал звонить все реже, цветы от него приносили теперь чуть ли не по большим праздникам, и, наконец, он канул в воду, исчез, растворился, и единственным напоминанием о нем за последние годы был большой заказной пакет, который принесли почему-то на ее адрес, и в котором было какое-то техническое досье, проштемпелеванное печатью Дворца правосудия.

Все остальные ее истории не внушали доверия, и Борис к ним относился без интереса, включая и ее интрижку со знаменитой певичкой-лесбиянкой. То, чего она хотела теперь, было просто, как бином Ньютона: Жюли хотела любви. Сюда входили дети, домик в деревне, крыша над головой и погреб под ногами. Два года назад умер ее отец, она получила наследство, ушла на полставки и самым серьезным образом разглядывала теперь каталоги вилл, ферм и простеньких теремков на побережье Нормандии и Бретани.

Борис знал, что они расстанутся так же как и встретились, желательно без аварий и гипса, но, боясь ее ранить, погружался в апатию, звонил Сандре в Милан, нарывался на Фабио, мучился от собственного безволия и все больше пил.

У него была теперь умная и сволочная Лидия, и "любовница-надомница", как она себя называла, изобретательная Леа. Время от времени накатывала из прошлого московская юных лет подружка, но она была тем самым бактериологическим оружием, против которого еще пока что ничего не изобрели.

Он перестал играть в теннис и, время от времени, глотал какую-то знаменитую муть, аннигилировавшую во мгновения ока жутковатые магнитные поля тревоги, которые появлялись без спросу, устраиваясь в реальности, как пейзаж в пейзаже.

- Это перекресток,- говорил он сам себе, - распутье, новая ступенька... Однажды утром все станет на свои места.

Но это утро не наступало вот уже несколько долгих-долгих - месяцев? лет?

* *

Вялая порожная тишина стоит за окном, августовское затишье. Комната подводно темна. Жюли настаивает на том, чтобы не было света. Не хочет видеть. Она привычно негромко постанывает. Причитает. Если перестать двигаться, она этого и не заметит, ее воркование не собьется с ритма, не замрет в ожидании. Я чувствую, как желание умирает во мне, как гаснут фосфоресцирующие нити, как отливает кровь и все заливает тупое раздражение.

- Что с тобой? - спрашивает она с театральным придыханием. -Ты устал? - ее голос становится нормальным.

Сандра! Я пытаюсь увидеть ее на изнанке век. Часть или целое... Никакой разницы! Я могу восстановить ее по обрезку ногтя, по капле пота, удирающей по одной из ее ложбинок... Что-то вспыхивает и гаснет, черное и пурпурное, царапает слепые зрачки, течет к переносице... Я не могу ее найти. Раздражение сменяется отчаянием.

- Вечно ты прибедняешься .., слышу я голос Сандры.

- Мальчику недодали любви?- Я чувствую, как ее груди вдавливаются в меня, как оживает живот, как становится мокрым ее мох - где-то там на окраине нас, ее и меня. Под моими губами бьется жилка на ее шее. Doucement,- шепчет она, и то ли плачет, то ли смеется...

Стоном пытаюсь я заглушить имя ее...

* *

Я смотрю на нее, улыбаясь. Но сквозь тающие черты Сандры уже всплывает лицо Жюли. В растерзанной, во все еще вибрирующей тьме я вижу в ее глазах страх. Она хочет что-то сказать. Но не может. Вспыхивает огонь зажигалки. Жюли протягивает мне зажженную сигарету.

-Tu etais superbe....

- The pleasure was mine...Indeed. One more time...

* *

На её: - Ты останешься? - он крикнул в открытую дверь ванной: Да! Но через час, разбитый от безуспешных попыток отчалить к другим берегам, вышел на улицу. Спать, спать, выключившись, вырубившись, отныне он мог лишь один.

Как и прошлой ночью, воздух был словно дыхание больного: жар и гниль. Из улицы Булочников медленно выползло такси. Он погремел мелочью в кармане и зевнул. Этот сукин сын Реми в банке! Из-за займа в паршивых пятнадцати тысяч они готовы тебя допрашивать, как в гестапо!