Екатерина Шевченко - Похищение Ануки

Мальчик идти не хотел, но она умоляла.

- Там лестницу разбомбили, - говорил он.

- Пусть. Ты не знаешь, я на пожарную вышку на даче лазила, на гнилую, с оторванными ступенями. Я могу!

- Тогда тише, пойдем, - сказал он.

Они подошли к дому, и душа ее сжалась от запаха смерти, которым веяло изнутри.

Лестницы и правда не было. Перила остались. Вставляя носок в ячейку ажурного чугуна перил, будто в велосипедную педаль, они постепенно поднялись на верхний, еще не разрушенный марш, а дальше все было благополучно. На площадках сквозь хрустящую пыль проглядывал под ногами бледный, с шашечками цвета морской волны в уголках, кафель; по стенам выступали овальные рельефы, как личики, повязанные под подбородком гипсовыми лентами; полки подоконников припорошены были сором. Каждая площадка дарила светлый всплеск. Они потеряли счет ступеням и этажам; этажей, может быть, было даже и семь. Наконец лестница кончилась, и Анука увидела черную гарь дверной амбразуры, повернутой в темноту. Ступить туда было немыслимо. Анука почему?то боялась теперь белых туфель, именно туфель, и именно белых. Ей представлялось, что они с крыльями и полетят на нее, и самое страшное - сядут на голову. И когда они ее коснутся, она поседеет, почувствует свое, сделавшееся вдруг лысым, как голова выкинутой куклы, сердце и... умрет.

Чердачное поле не сразу открылось им. Сначала они зашли за ряды столбов, повернули и увидели пространство, засыпанное антрацитовой крошкой. Они двинулись навстречу круглому, как в каюте, но большому окну, на вогнутом подоконнике которого сидел белый голубь. Пока они приближались, он все сидел, и Анука удивилась, что у него перья на лапках, как чулки, а сам он - будто ладья, с обтекаемой грудью, непередаваемый, ускользающий от определения изыск которой почему?то совпадает с изогнутою, манерной, но единственной линией вытянуто?круглого, нежного и ленивого окна.

Они уже подходили, когда голубь с лепетом вышел, так плавно, совсем не собираясь с силами, просто и естественно, словно пересел с грязно?белого твердого подоконника на воздушный - чистый и голубой.

То, ради чего они шли, было несколько дальше, и когда Анука увидела это, она не поверила, что бывшие когда?то белыми парусиновые туфли были собственно тем, что она до наваждения возмечтала увидеть на дне земляного, где?то далеко оставшегося майского двора. Перед ней на насыпном полу валялись ботинки, их длинные носы были пристрочены, и от этого туфли были еще жальче и невозможней, как смешная вещица Пьеро. Они были мужскими.

Анука вспомнила, что она ведь и раньше всегда знала, что ко?гда ждешь, ничего не бывает.

Мальчик сел на подоконник, а Анука стояла. Она подумала о голубе. Даже не о самом голубе, а об освещении, о желто?белом свете, которым он был озарен.

Освещение казалось райским и как будто несколько искусственным. Свет был нарочно птичьим, каким?то инкубаторским, так что она подробно видела коралловые лапки почтаря. Свет был таким, какого не бывает так просто на земле.

Теперь на подоконнике сидел мальчик в желудевого цвета ковбойке и замусленных брюках и вполоборота выглядывал в окно. Он был испачкан и неприбран, и как?то вольно расхристан, как бывают небрежны уже взрослые художники, которых она видела на улице около Тони, когда они, проводив ее до крыльца, остановились и лениво, с протягом посмеявшись, отвалили.

- Как тебя зовут? - спросил освещенный светом мальчик.

- Нука, - сказала она.

- Это что?

- Это Аня.

- А... - протянул он. Потом помолчал и как будто вспомнил: - Мой батя читает:

"Дева света, что?то там такое, донна Анна!.." Анука, обомлев, поняла, что мальчик?то этот совершенно взрослый. Взрослый, и ему не нужно ждать, когда он вырастет: он уже сейчас к чему?то готов. К чему "к чему?то" она определить бы словами не могла, но ближе всего это было, конечно, к любви, и одновременно - к чему?то такому, что было даже и дальше, - не только к любви, а ко всему.

- А меня Костя, - сказал он.

Анука представила стук костяного чертика в радио, и ей стало тревожно от его имени, но зато оно как будто расширилось, захватив и включив в себя и то дальнее время, когда Анука Костю не знала.

- А ты можешь со мною дружить? - спросил он.

- Да, - с восторгом проговорила Анука, поперхнувшись от волнения, что она кому?то нужна.

- И все?все для меня сделаешь?

- Да.

- Все?все?

- Ты только дружи, а я - все?все, - ответила Анука так, что это само собой разумелось. - А что сделать?

Костя оглянулся вокруг и, задумавшись, сказал: