Евгений Шкловский - Заложники (Рассказы)

А как же покой?

И то верно: покой нам только снится...

5

Иногда я задаю себе почти кощунственный вопрос: благо ли она сама, литература?

Да, благо ли этот странный, причудливый нарост на древе человеческого духа?

В самом деле: сколько обещаний заложено здесь, сколько красоты и великодушия, так что вся грязь, весь сор бытия вовсе не кажутся угрозой, а, напротив, тоже как будто обещают - преодоление, избавление... Или - и в них тоже вдруг обнаруживается несравненная полнота жизни, привыкнув к которой потом никак не можешь освободиться от ощущения пустоты, разреженности, кислородного голодания.

Полнота сродни красоте. Красота - это ведь тоже полнота, тоже насыщенность смыслом и чувством.

О, эти великие несбывшиеся обещания! Какой ценой оплачиваем мы фантастические, святые посулы? По чьим векселям платим?..

Полнота нам тоже снится.

Увы, всего лишь одна-единственная - совсем не вечная и краткая, как выстрел в упор, по меткому определению философа. Выбрав одно, мы уже не выберем другого. Либо - будем обречены метаться в ненасытной жажде и того, и другого, подобно горячечному больному, и в конце концов плакать над дымящимися руинами. И оставлять плачущих.

Литература, учительница жизни, святая и грешная, ответь, не ты ли обещала нам сотни воплощений, маня своими завлекательными образами, возвышенными и низменными страстями, святостью и грехом, мощью духовного взлета и мучительной сладостью падения?

Не ты ли рисовала жизнь лучшую, навевая золотые сны, и звала, звала, сладкоголосая даже в самых мрачных своих пророчествах?

Да, скажи, откуда в тебе этот неуяснимый, завораживающий, проникновенный сплав правды и лжи, добра и зла? И как сумела ты внушить нам свою необходимость, завлечь в свои шелковые сети?

Погоди, не рви! Мнится мне, что любовь к тебе - это обманутая любовь к жизни.

6

Как выстрел в упор...

Этот выстрел чуть позже отозвался в замечательном рассказе другого писателя, к тому времени почти замолкшего. Водка и тайная русская тоска уже подвели его к грани. Но на т о т рассказ его еще хватило.

Литература ложилась на литературу, слой на слой, а под ними были еще и другие, и все это зачем? С какой такой неведомой целью? Не так ли паук петелька за петелькой ткет паутину, чтобы изловить, увлечь в нее свою жертву, и так же бьется, трепыхается обессиленно в ней потом живая душа?

Опять кощунство.

Но ведь не с этим писалось и пишется. Просто хотелось сказать, что человек тот остался в сердце, воскресить его хотя бы ненадолго и хоть немного побыть рядом с ним, словно ничего не ведая о его скорой гибели.

А может - чтобы еще раз вдохнуть поглубже того воздуха, который окружал его, которым он дышал. Еще раз проникнуться неповторимым ощущением полноты и одухотворенности существования, которое возникало там, в его доме под мохнатыми елями.

Затаиться - и взглянуть в последний раз наверх, в плотно закрытое окно мансарды. Задуматься о неподъемной тайне жизни и смерти.

Я ведь даже не спрашиваю, почему он это сделал. Ответа все равно не будет. В оставленной на столе записке - поперек тетрадочного листа, резкими, набегающими друг на дружку буквами - просьба никого в его смерти не винить.

Классическая литературная формула.

Ж а н р.

И то, как он это сделал, прости Господи, тоже жанр. Вернее, почти жанр. Охотничья двустволка. Разутая, раздетая нога. Холодный металлический ствол во рту. Гулкий выстрел в ноябрьской тишине пустынного дачного поселка.

Старик Хем подмигивает с фотографии.

Кажется накануне как раз пошел снег. Первый и последний снег той поздней осени.

Роман был завершен. Я вспомнил, как он назывался. "Недуг бытия".

7

Меня почему-то часто тянет туда, хотя я прекрасно знаю, что уже никогда не застану его.

Забор в нижней части участка завалился, речушку возле мостков почти занесло песком, две ели возле дома спилены. И все обрело запущенный, одичалый вид, даже дом кажется сильно обветшавшим.

Я смотрю, поднявшись по ступенькам, сквозь стекло на веранду, на его картины, на забыто мерзнущего на топчане детского голыша, на плетеные кресла... Почти все здесь осталось по-прежнему, только холодком необжитости веет оттуда, изнутри, да и снаружи тоже, кажется, посерело. Лишь березы все так же шумят, сея на землю свои целлулоидные семена. Летят, летят...

Трудно, почти невозможно поверить, что это произошло. Что это произошло здесь.

В литературе автор, убивая героя, остается, как правило, жить и живет долго, до глубокой старости. А бывает, что и воскрешает его, передумав. В любом случае ты знаешь, что это как бы не настоящая смерть, что все это вымысел автора, его воображение, его расчет. Она - только возможность, напоминание о реальности, но не сама реальность.