Василий Андреев - Волки

И растут на полу груды обломков.

И тут же на полу, вниз лицом умирающий или умерший Костька-Щенок и потерявший сознание, в синяках и кровоподтеках, Мельников.

А над ним суетится, хороня в рукаве (на всякий случай) финку, трезвый жуткий Маркизов.

Толстый мельниковский бумажник с тремя тысячами будет у него.

Осиротевшего Глазастого взял к себе Костя Ломтев.

Из-за Славушки.

Добрый стих на того нашел, предложил он Косте:

— Возьмем. Пущай у нас живет.

Ломтев пареньку ни в чем не отказывал, да и глаза Ванькины ему приглянулись!

— Возьмем. Глазята у него превосходные!

Приодел Ломтев Ваньку в новенькую одежду. Объявил:

— Ты у меня будешь в роде как курьер. Ежели слетать куды или что. Только смотри, не воруй у меня ничего. И стрелять завяжи. Соренка потребуется — спроси. Хотя незачем тебе деньги.

Зажил Ванька хорошо: сыто, праздно.

Только, вот, Славушки побаивался. Все казалось, что тот примется над ним фигурять.

Особенно тревожился, когда Ломтев закатывался играть в карты на целые сутки.

Но Славушка над Ванькою не куражился.

Так, подать что прикажет, за шоколадом слетать, разуть на ночь.

Раз только, когда у него зубы разболелись от конфет, велел он, чтобы Ванька ему чесал пятки.

— Первое это мое лекарство, — сказал Славушка, укладываясь в постель! И опять же, ежели не спится — тоже помогает.

Отказаться у Ваньки не хватило духа. Больше часа "работал"!

А Славушка лежал, лениво болтая:

— Так, Ваня, хорошо. Молодчик! Только ты веселее работай. Во-во! Вверх лезь! Так! А теперь пройдись по всему следу. Ага! Приятно.

Ваньке хотелось обругаться, плюнуть, убежать. Но сидел, почесывая широкие лоснящиеся подошвы ног толстяка.

А тот лениво бормотал:

— Толстенный я здорово, верно? Жиряк настоящий… Меня Андрияшка Кулясов все жиряком звал. Знаешь Кулясова Андрияшку? Нет? Это, брат, первеющий делаш. Прошлый год он на поселение ушел в Сибирь.

Помолчал. Зевнул. Продолжал мечтательно.

— У Кулясова хорошо было. Эх, человек же был Андрияшка Кулясов! Золото! Костя куды хуже, Костя — барин. Тот много душевнее. И пил здорово. А Костя не пьет. Немец будто, с сигарою завсегда. А как я над Кулясовым кураж держал. На извозчиках — беспременно, пешком — ни за что. Кофеем он меня в постели поил, Андрияшка-то! А перстенек вот этот — думаешь — Костя подарил? Кулясов тоже. Евонный суперик. Как уезжал в Сибирь на вокзале мне отдал. Плакал. Любил он меня. Он, меня, Ваня и к пяткам-то приучил. Он мне чесал, а не я ему, ей-богу! Утром, это, встанет; начнет мне ножки целовать, щекотать. А я щекотки не понимаю. Приятность одна и боле ничего. Так он меня и приучил. Стал я ему приказывать: "Чеши", говорю. Он и чешет. Хороший человек! Первый человек, можно сказать. Любил он меня за то, что я здоровый, жиряк. Я, бывало, окороками пошевелю: "Смотри, — говорю, — Андрияша. Вот что тебя сушит". Он прямо, что пьяный сделается.

Славушка весело смеется.

— А с пьяным что я с ним вытворял, господи! — продолжает паренек. Он, знаешь, что барышня — нежненький. В чем душа. А я — жиряк. Отыму, например, вино.

Осердится. Лезет отымать бутылку. Я от него бегать. Он за мной. Вырвет, кое-как. Я сызнова отыму. Так у нас и идет. А он от тюрьмы нервенный и грудью слабый. Повозится маленько и задышится. Тут я на него и напру, что бык. Сомну, это, сам поверх усядусь и рассуждаю: "Успокойте, мол, ваш карахтер. Не волнуйтеся, а то печенка лопнет"… А он бесится, матерится на чем свет, а я разыгрываю: "Не стыдно, — говорю: старый ты ротный, первый делаш, можно сказать, а плашкет тебя задницей придавил". Натешусь — отпущу. И вино отдаю, понятно. Очень я его не мучил, жалел.

Славушка замолкает. Потом говорит, потягиваясь:

— Еще немножечко, Ваня. Зубы никак прошли. Да и надоело мне валяться. Ты, брат, знаешь, что я тебе скажу? Ты жри больше, ей-богу! Видел, как я жру? И ты так же. Толстый будешь, красивый. У тощего какая же красота? Мясом, как я, обрастешь — фрайера подцепишь. Будет он тебя кормить, поить, одевать и обувать. У Кости товарищи, которые на меня что волки зарятся. Завидуют ему, что он такого паренька заимел.

Письма мне слали, ей-ей. Да…

Всех я их с ума посводил харей своей да окороками, вот. И то сказать: такие жирные плашкеты разве из барчуков которые. А нешто генерал какой али граф отдадут ребят своих вору на содержание? Ха-ха!.. А из шпаны ежели, так таких, как я во всем свете не найтить. Мелочь одна: косолапые, чахлые, шкилеты. Ты, Ванюшка, еще ничего, много паршивее тебя бывают. А жрать будешь больше — совсем выправишься. Слушай меня! Верно тебе говорю: жри и все!