Василий Андреев: Волки

В воротах теснее было, там столпилось много.

Опять — ругань. Опять ударил кто-то в висок.

— Не бей! — сказал Ванька негромко и беззлобно.

Из ворот повели прямо на набережную.

И, сразу тихо стало.

Только мальчишеский голос, звонкий, в толпе, прокричал:

— Пе-етька, скорей сюды! Вора топить будут!

От этого крика похолодело в груди.

Уперся Ванька. Брызнули слезы:

— Братцы! Товарищи!

От слез не видел ничего.

И вспомнил почему-то, как освобождали его, в революцию из тюрьмы.

Оттого ли вспомнил, что вели под руки так же, как тогда, оттого ли, что крик такой же был несмолкаемый?

Или оттого, что всего два раза в жизни людям, многим людям, понадобился он, Ванька Глазастый?

Прижатый к холодным липким перилам, с силою необычайною оттолкнулся от них и закричал, плача:

— Братцы!

Но крепко схватили за ноги, отдирали ноги от земли.

— Православные! — крикнул Ванька и почудилось — не он кричит, а Славушка.

А потом перестали сжимать руки. Разжались. Воздух захватил грудь. Засвистел в ушах.

Падая, больно ушибся о скользкое, затрещавшее и не понял сразу, что упал в реку.

Только когда, проломив слабый весенний лед, погрузился в холодную воду, сжавшую, как тисками бока и грудь — тогда взвыл самому себе непонятным воем.

Хватался за острые, обламывающиеся со стеклянным звоном, края льдин, бил ноющими от холода ногами по воде.

А по обеим каменным стенам — берегам, толпились, облепив перила, люди.

И лиц не разобрать. И не понять, где мужчины, где женщины.

Черная лента — петля, а не люди.

Черная лента — змея, охватившая Ваньку холодным беспощадным кольцом.

Рев возрастал.

Гудело дикое, радостное:

— Го-го-го!.. О-о-о!..

— А-а-а! Го-го-го… о-о!..

И нависало что-то на ноги, тянуло вниз, в режущий холод.

С трудом, едва двигая цепенеющими ногами барахтался в полынье Ванька.

И в короткое это мгновение вспомнил, как шутя топили его в Таракановке мальчишки. В детстве, давно. Не умел еще плавать. Визжал. Барахтался. А на берегу выли от восторга ребятишки.

А когда вытащили, сидел когда на берегу, в пыльных лопухах, — радостно было, что спасли, что под ногами твердая, не страшная земля.

И сейчас мучительно захотелось земли, твердости.

Собрав последние силы, вынырнул, схватился за льдину, поплыл вместе с нею.

А вверху, с берега, опять детский звонкий голос:

— Э-эй! Вора то-пю-ют!

Впереди, близко, деревянные сваи высокого пешеходного моста.

Отпихнулся от льдины, налезавшей с легким шорохом, на грудь, поплыл к сваям.

А с моста, на сваю, спускался человек.

— Товарищ!.. Спаси-и! — крикнул Ванька.

И непомерная радость захватила грудь.

— Милый, спаси!

Заплакал от радости.

А человек, казалось, ждал, когда Ванька подплывет ближе.

Вот — протянул руку.

Крик замер на губах Ваньки. Только слезы еще текли…

В руке у человека — наган.

Треснуло что-то. Прожужжало у самого уха. Шлепнулось сзади, как камушек. Булькнула вода.

Снова треснуло. Зажужжало. Шлепнуло. Булькнуло.

И еще: треск, жужжание.