Василий Шукшин - Там, вдали

-- Давайте познакомимся! -- Петр встал, шагнул к Юрию... И опять успел заметить, как в глазах Ольги метнулся испуг. И погас. Но еще самую малость -- шагни Петр решительнее или сунься в карман -- она или вскочила бы, или крикну-ла. -- Ивлев Петр, -- представился он.

-- Юрий.

Петр сел.

-- Ты любишь ее? -- в упор спросил он Юрия.

-- Да, -- ответил Юрий, несколько более решительно, чем этого требовал простой вопрос, несколько даже тор-жественно. Он тоже, наверно, шагнул в яму. Ольгу покоро-било это.

-- Ты, Ольга?

-- Когда я еще была в пионерах, меня учили, что на до-просах надо молчать. Я...

-- Ты любишь? -- переспросил Петр, меняясь в лице. Ольга знала, что это такое -- когда он меняется в лице.

-- Да, -- сказала она.

-- Вот и все, -- сказал Петр.

"Убить!" -- стукнуло в голову, и уж гнилостный, страш-ный холодок беды дохнул в грудь.

-- Вот и все, -- повторил он. И полез закуривать. -- Раз-говор кончен, -- он устал, и все стало безразлично. Сунул обратно папиросы, поднялся и пошел к двери. -- Прощай-те, -- сказал на ходу. И хлопнул дверью.

Во дворе его догнала Ольга.

-- Я провожу тебя.

-- Зачем?

-- Мне хочется.

-- Пойдем.

Долго шли молча. Петр шагал широко, Ольга едва поспе-вала за ним.

-- Отца видел? -- спросила она.

-- Видел.

-- Какой?

-- Лежит.

-- А там... с теткой?

-- Померла

Опять долго молчали, почти до самого дома Фонякиных.

-- Петр... у меня сердце кровью плачет... Я проклинаю се-бя... Мне жалко вас -- тебя и отца...

-- Это ты брось. Зря.

-- Все равно вы самые хорошие, самые родные мне.

-- Брось, Ольга! Чего ты?.. Совсем непохоже на тебя. Не нам с тобой плакать.

-- Я домой не пойду.

-- Почему?

-- Не надо, отец разволнуется. Я подожду.

Фонякин сидел в кровати, когда вошел Петр.

-- Что? -- спросил он испуганно. -- Скоро как-то...

-- Ничего, все обошлось. Успокойтесь, -- Петр присел к нему на кровать. Говорить было совершенно не о чем. Тяже-ло было бы о чем-нибудь говорить.

-- Ну, поехал. -- Петр поднялся. -- Выздоравливайте.

Фонякин кивнул.

-- Трудовую книжку вышлите потом.

-- Ладно. Куда сейчас?

-- К дяде. Старенький он уж стал... инвалид.

Фонякин опять кивнул.

-- Не обессудь, Петро. Я ничего тут не мог сделать.

-- Да что вы! Поправляйтесь, главное. Я не пропаду, -- Петр пожал крупную слабую ладонь тестя. Когда-то -- он да-же и не успел заметить, когда и за что, -- полюбил он этого доброго человека, вечного труженика. И понял это только сейчас.

И его тоже больно отрывать от сердца.

-- Будьте здоровы.

-- Счастливо тебе, -- Фонякин глядел вслед Петру, пока за ним не закрылась дверь.

Ольга ждала его.

-- Вот так, Ольга.

-- Как он? -- пока Петра не было, она заметно успокои-лась.

-- Ничего. Поругались, наверно?

-- Да. Хуже -- он меня ударил. Первый раз в жизни...

-- Ну... ты больней бьешь.

-- Куда сейчас?

-- Домой. Дядька плохой тоже... Ничего, Ольга, все будет нормально.

-- Не торопись, куда бежишь-то?

Петр сбавил шаг.

-- Он хороший человек? Учитель-то?

-- Хороший, -- не сразу ответила Ольга. -- Но это... опять не то. Я не знаю, -- она не жаловалась, не сожалела.

На Петра никак не подействовали ее слова. Вышли уже на край села, а за селом открывалась даль. Всхолмленная, в лесах, но необозримо широкая, раздольная. Представилось Петру, что надо идти ему в эту даль -- незнакомую, необъ-ятную. Непривычно, чуть страшновато, но уже думалось о том, как будет ТАМ, ВДАЛИ. Уже шагал он ТУДА, и остановить его было нельзя. Именно оттого, что непривычно, и неведомо, и неоглядно широко, манило и влекло ТУДА.

Увидев колодец в конце улицы, Петр свернул к нему.

-- Подожди, напьюсь на дорожку.

Ольга тоже подошла к колодцу.

Вал с визгом, долго раскручивался. Глубоко внизу гулко ударилась в воду кованая бадья. Забулькала, залопотала вода, заглатываемая железной утробой бадьи. Тихонько, расслабленно звенели колечки мокрой цепи. Потом цепь рывком натянулась -- бадья, наполнившись, утонула. Вал надсадно, с подвывом застонал, как заплакал. Цепь с про-тивным, трудным скрежетом наматывалась на вал. Срыва-лись вниз капли, громко шлепались.

Петр подхватил тяжелую бадью, поставил на сруб, ши-роко раскорячил ноги, склонился и стал жадно пить.

-- Мх, -- простонал он, отрываясь от бадьи, -- холодная, аж зубы ломит. Не хочешь?

Ольга отказалась.

Петр еще раз пристроился к бадье, долго пил. Потом торопясь вылил воду. Оба стояли и смотрели, как льется на грязную, затоптанную землю прозрачная вода.

-- Вот Ольга... так и с любовью бывает, -- сказал Петр, продолжая смотреть, как льется вода. -- Черпанул человек целую бадейку, глотнул пару раз, остальное -- в грязь. А ее тут на всю жизнь хватило.