Василий Брусянин - «Жизнью пользуйся, живущий»...

Его продолжало знобить, и он думал о своей болезни и о смерти.

Вечером он выпил два стакана настоя из сушёной малины и сказал матери, что, если ему будет хуже, то она непременно должна будет послать за самым лучшим доктором.

На другой день утром он послал в управление записку, в которой писал, что заболел инфлюэнцей, лечится потогонным средством, а потому и не может быть на службе.

В 12 часов он ощутил голод, но позавтракал легко: съел два яйца всмятку и кусочек телятины, а выпил только одну рюмку мадеры.

До обеда он лежал в постели и читал «Ниву». Чтение отвлекло его от мысли о смерти, а когда позвали обедать, он ел за троих и думал: «Какая бессмыслица — быть мнительным… Это у меня наследственность от матери».

И он с негодованием смотрел в сморщенное лицо матери, сидевшей по другую сторону стола.

Вечером он опять читал «Ниву», чтобы отвлечь себя от мысли о смерти, а потом часов до двух ночи играл с братом-гимназистом в шахматы.

После полуночи мать, спавшая в соседней конурке, стучала кулаком в перегородку и кричала:

— Дети, ложитесь же… Первый час.

«Дети» продолжали игру и входили в азарт.

Время шло. В дощатую перегородку опять раздался стук, и старуха опять крикнула:

— Дети, ложитесь… Второй час. Саша, — обращалась она к старшему сыну, — тебе нездоровится, а ты сидишь до второго часа… Тебе надо спать…

— Мама, да ведь это — бессмыслица ваша мнительность! Вы и меня ею заразили! Я здоров, а вы мне внушили, что я болен, «малинку» эту заставили выпить, — сильно повысив голос, говорил Казимиров.

Ночью он спал крепко, в одиннадцатом часу утра отправился на службу и, к своему удивлению, не встретил в управлении того, что ожидал. Ему казалось, что на всём управлении теперь должна лежать печать смерти. А в действительности, все были настроены жизнерадостно. Сослуживцы не говорили о Блудове, как будто его никогда и не было на свете. На том месте, где сидел так недавно Блудов, теперь помощник бухгалтера, старик Ширков, щёлкал на счётах.

«Всё по-старому», — думал Казимиров и, в сущности, был рад, что о смерти забыли и не говорили.

Вечером он вышел на Невский пофланировать и зашёл к Доминику, зная, что в эти часы, в дыму собственной сигары, обыкновенно сидит в ресторане его дядюшка.

Казимиров пил с дядей пиво, курил его дорогую сигару и на прощание сказал:

— Дядя, я немного поиздержался за эти дни… А тут ещё сослуживец один умер, похороны по подписке пришлось устроить, — врал он. — Не дадите ли до двадцатого четвертную?..

— Ох, Александр!.. Четвертную… Сколько ты вытянул у меня этих четвертных и всё до двадцатого!.. Ведь не отдашь, так и не ври!..

Старик-немец нахмурил брови, вынул из кармана бумажник и дал племяннику четвертную.

На улице моросило. Брели пешеходы. Двигались конки. Горело электричество.

Он шёл в толпе пешеходов, всматривался в лица встречных дам и думал о красоте, о женских ласках и о том, как хорошо жить, чувствовать себя здоровым. «Куда хочу — туда иду».

«Чего захочу — то и сделаю».

И под толчком этой мысли он вошёл в табачную, купил папирос и разменял четвертную.

Он любил золото и искренно разочаровался, получив от кассира сдачу трёхрублёвыми бумажками. Скоро, впрочем, и это впечатление изгладилось.

В ресторане Лейнера Казимиров встретил сидящими за отдельным столиком сослуживца Аркашу, молодого человека в очень модных воротничках, и журналиста Пустошкина.

К Аркаше Казимиров относился с уважением и даже подобострастно, потому что у него частенько водились «свободный» деньги. Пустошкин же в большинстве случаев кутил на чужой счёт и в глазах Казимирова проигрывал много.

Когда Казимиров подошёл к ним и поздоровался, Пустошкин проговорил:

— А вот мы здесь сидим и вспоминаем Блудова. Ровно неделю тому назад он сидел вон за тем столиком, — он указал в угол, — и выпивал, а теперь… Странно! Я даже на похоронах не был!

— А если бы умерла известность, вы, наверное, и некролог настрочили бы, — зло ответил журналисту Казимиров.

— Ха-ха-ха! Что вы сердитесь? — рассмеялся журналист.

Казимиров передёрнул плечами и, чтобы переменить разговор, обратился к Аркаше:

— Что ты, Аркаша, нос-то повесил?

— Денег мало, да и так… почему-то скверно настроен…

— Желудок! Желудок плохо варит! — шутил журналист.

Они выпивали и закусывали, но никто из них не мог сказать, что вместе с вином они заражают себя и весельем.

— Какой-то проклятый… скучный сегодня день! — энергично высказался Казимиров, выпил ещё рюмку коньяку и добавил. — Поедем, Аркаша, куда-нибудь, где повеселее… в «Аквариум», что ли…