Никто Давыдку не обижал, но так как-то чувствовалось, что между ним и остальными людьми земля провалилась, и стоит Давыдка на одном краю пропасти, а все остальные люди — на другом. Даже и друг его, кузнец Соломон, стал относиться иначе. Работу его оценивал дешевле, нежели прежде, и Давыдка теперь уже не так часто пил кофе со спиртом.
— Скуп ты стал, Соломон, — упрекнёт, бывало, Давыдка приятеля.
— Не скуп, а дела плохи стали — работы нет! — ответит Соломон, а сам спрячет от Давыдки глаза, точно боясь глянуть в лицо приятеля.
— Насчёт платы я ничего, сколько хочешь, плати, а вот… Помнишь, как мы с тобою кофе со спиртом пили? А?
— Кофе со спиртом — вкусная штука! Да только труднее и труднее стало добывать спирт-то.
И Соломон рассказал, как месяц тому назад у него на станции отобрали целую бутылку спирта и тут же на его глазах разбили склянку о рельсы.
— Кто же это? Констебль? [3] фин. Konstaapeli — Полицейский. Прим. ред .
— Ха, констебль? Он со мной и сам не раз пил и водку, и спирт. Начальник станции, этот, молодой-то, строгий очень… Слезаю я с поезда, а у меня корзина в руках. «Что, — говорит, — у тебя тут?». «Мясо», — говорю. И вправду, мяса в Петербурге купил. «А там что, внизу корзины?» — опять спрашивает. Пощупал рукою, перкеля, и достал бутылку, да и разбил… Вот, ведь, что вышло.
Соломон, собственно соврал, будто у него начальник станции разбил бутылку со спиртом. Он был только очевидцем такой печальной истории: бутылку со спиртом отобрали у одного извозчика, а не у кузнеца. У Соломона и во время беседы с Давыдкой был спирт, а если он и скрывал это, то только потому, что относился к другу как-то по-иному.
Скорбно было Давыдке работать у Соломона на новых условиях, но что же было делать? Надо же как-нибудь прожить зиму.
За лето Давыдка не беспокоился. Наедут дачники, займут все комнаты в пансионе, что на горе в берёзовой роще, а тогда и ему найдётся работа.
Каждое лето Давыдка состоял при пансионской кухне нечто вроде кухонного мужика. Работа была лёгкая, а пища… Пища господская, потому что с господского стола всегда что-нибудь останется. Да и так-то при пансионе всегда возможен заработок. Поможет Давыдка извозчику втащить в пансионские сени чемоданы или узлы, глядишь — барин или барыня какая-нибудь и сунет гривенник, а то и пятиалтынный.
Давыдка не любил работать за жалованье. Ему бы только сытым быть, да пить водку или спирт. А за водку он готов сделать всё, что угодно.
Минувшей весною, в апреле, случилась с Давыдкой большая беда.
Лёг он с вечера спать в своей избе на жёсткой постели и уснул крепко. А ночью поднялась вешняя буря. Воющий ветер дул с моря, гудя в лесу и свистя около стен финских хаток. Свистел ветер и около избы Давыдки, стучался в худое, дребезжащее оконце, сдирал с кровли доски, а потом налёг своей могучей грудью на углы хаты бедного одинокого финна да и потряс до основания всю его ветхую постройку.
Рухнул потолок избы и придавил Давыдку в хате. Встали поутру соседи, глядят, — а Давыдкина изба разрушена: стены пошатнулись и дали трещины, а из развалин тянется к небу чёрная печная труба. Прислушались люди и слышат — несётся из-под развалин человеческий стон да хрип.
— А, верно, Давыдку потолком придавило, — сказал кто-то.
— Должно быть, и так.
Быстро разнеслась эта весть по деревне, и набежали к избе Давыдки сердобольные люди, и давай разбирать доски да брёвна, кирпичи да обломки старой кровли. Копаются люди в развалинах, а сами слышат голос Давыдки. Просит Давыдка помочь и молит — поспешить с освобождением его из-под развалин. Хочется и ему пожить на белом свете, а уж какая его жизнь.
Наконец, удалось освободить Давыдку из-под развалин. Встал он весь в пыли да в саже, а глаза у него стали большие и круглые.
— Жив ли ты, Давыдка? — спрашивают его.
— Жив, жив! — отвечает извлечённый из-под обломков человек.
— Как же ты теперь будешь жить-то? Грудь-то у тебя помяло.
— Нишего… нишего…
И опять это «нишего» примирило Давыдку с новыми обстоятельствами жизни.
* * *
Помню одну белую ночь, когда Давыдка вдруг представился мне другим новым человеком. Это было в дни выборов депутатов в сейм.
На берегу озера было устроено предвыборное собрание финских рабочих и крестьян. На этом собрании, к своему удивлению, я увидел и Давыдку. Стоял он в толпе, недалеко от оратора, и внимательно слушал горячую рабочую речь.
Возвращаясь с собрания по лесной дороге, я догнал Давыдку около деревни. Шёл он медленно, и на лице его лежало утомление. Улыбнулся он в ответ на моё приветствие, подержался рукой за козырёк фуражки и попросил папироску.
Читать дальше