Василий Брусянин: Давыдка

Иногда Давыдка стягивал живот лошади верёвками, чтобы меньше чувствовала его животина голод, а потом он доводил голодное животное до того, что приходилось подвешивать лошадь на верёвках к потолку сарая. Такой слабой становилась лошадь и даже стоять на ногах не могла.

Как-то в феврале Давыдка сообразил, что лошадь его до весны не доживёт. Сам он, впрочем, не додумался бы до этого, соседи раскрыли ему глаза на печальную действительность.

Пригласил Давыдка сведущего человека, коновала Лампияйнена из деревни Сюккеля. А Лампияйнен посмотрел лошадь в зубы, ощупал её тощие бока и сказал:

— Умрёт!..

— Умрёт? — спросил Давыдка. — Как же это?

— А так, умрёт! Я думаю, тебе лучше поскорей продать её на мясо.

— Кому продашь? Карло не купит? — вспомнил Давыдка о местном мяснике.

— Ха-ха! — рассмеялся Лампияйнен. — Карло лошадиным мясом не торгует.

— А, может быть, торгует? — сомневаясь в своём вопросе, продолжал Давыдка.

— Да что ты глупости-то говоришь? Веди лошадь в Кронштадт, там есть татары, купят…

Повёл Давыдка свою лошадь в Кронштадт и добрался с нею по льду уже до середины залива, вдруг лошадь споткнулась на ухабе, захрипела и околела. Оставил он труп лошади на дороге, а сам дошёл до города, побыл у конского мясника и долго упрашивал последнего пойти на лёд и посмотреть товар. Но скупщик не захотел купить мёртвую лошадь, и Давыдка вернулся домой злым и разочарованным. А за этим разочарованием последовали и некоторые радости жизни, недолгие, впрочем, радости, но всё же Давыдка месяца два пожил в своё удовольствие.

Бросив холодный труп на льду залива, Давыдка сообразил, что ему теперь уже не нужны ни бричка, ни сани, ни сбруя. Заводить новую лошадь он не предполагал: и та, умершая, порядочно ему надоела, требуя ухода и забот о кормлении.

Бричку свою Давыдка продал соседу Мартину за 35 рублей, сани купил кузнец Соломон и заплатил Давыдке 22 рубля, да ещё дал мешок муки, а сбруя разошлась по деревне: кто дугу купил, кто шлею, кто хомут.

Освободился Давыдка от ценных вещей и решил, что ему непременно надо поехать в Выборг. Он очень любил этот город, где у него были приятели.

В Выборге Давыдка прожил недели три, вернулся весёлым и пьяненьким и в тот же вечер угостил своего друга, кузнеца Соломона, хорошим коньяком.

Пили друзья коньяк, а Соломон говорил:

— Нанялся бы ты, Давыдка, ко мне в работники, да и жил бы себе. Жалованье я тебе положу хорошее.

Давыдка усмехнулся и сказал:

— В работники? Плохо ты обо мне думаешь. Слышишь?

Давыдка вынул кошелёк с деньгами и похлопал по нему ладонью: серебряные и медные монеты бряцали внушительно.

— Ни в какие работники я не пойду, — заявил серьёзным тоном Давыдка, — а вот поеду в Петербург, да и скажу Хильде: «У меня есть деньги, давай вместе жить». И сынов возьму на родину…

— Да много ли у тебя денег-то? — смеясь, перебил его Соломон.

— Много ли? Эге! Рублей двадцать пять-тридцать осталось.

— Ха-ха-ха! Да большие ли это деньги? Чу-удак.

Запер Давыдка свою пустую избу и уехал в Петербург.

О своей последней петербургской жизни Давыдка не любил рассказывать даже другу своему, кузнецу Соломону.

Из Петербурга вернулся он домой совсем разбитым и точно постаревшим. Да и было отчего постареть: Хильда не захотела с ним много разговаривать и только сказала:

— Уходи ты от меня, пьяница и мот! Без тебя проживу!..

Дети тоже встретили его не как отца, а как врага. Пропил с горя Давыдка деньги и хотел даже бросится в Неву с Александровского моста, но побоялся умереть и остался жить. Потянуло его в деревню, где всё же можно пожить в своё удовольствие. До Белоострова добрался на остатки денег, а потом километров сорок прошёл до деревни пешком.

Молодёжь посмеивалась над неудачным путешественником, а Давыдка не обижался и, смеясь, хвалился:

— Зато и пожил я в Петербурге… Ух!..

— Говорят, ты в ночлежных домах кутил? — смеялись безусые пойги [2] фин. Poikia — Подростки. Прим. ред. .

— Эге! Там, где веселился Давыдка, туда вас не пустят.

— А, говорят, ты только до Белоострова доехал, да там и остался, — шутили другие.

Давыдка старался всех уверить, что деньги прожил он, именно, в Петербурге, а Белоостров что!

Но так втайне и остались подробности жизни Давыдки в Петербурге.

Для Давыдки началась совсем уже новая жизнь. Хуже всего то, что его точно как-то не стало на свете. Ходит он по знакомым местам, встречает знакомых людей и даже с давнишними своими приятелями хорошие разговоры заводить, а люди эти точно чужие ему стали.