Евгений Салиас - Свадебный бунт

Пріѣзжій разсмѣялся весело и пошелъ ставить лошадь въ конюшню.

Воеводское правленіе помѣщалось въ кремлѣ, около собора, на площади. Когда Барчуковъ приблизился къ казенному зданію, то невольно ахнулъ и замоталъ головой. Ему, очевидно, приходилось потерять тутъ немало времени, и между тѣмъ хотѣлось поскорѣе навести справки и имѣть свѣжія вѣсти о своемъ сердечномъ дѣлѣ.

У подъѣзда воеводскаго правленія стояла густая кучйа народа, а войдя на крыльцо и съ трудомъ протолкавшись въ прихожую, Барчуковъ нашелъ еще человѣкъ съ тридцать разнохарактерныхъ просителей, ожидавшихъ своей очереди по своему дѣлу до начальства.

Если бы Барчуковъ явился сюда въ первый разъ въ жизни, то, конечно, подивился бы тому, что онъ здѣсь увидалъ. Какъ въ городѣ, такъ и здѣсь, въ прихожей воеводы, собрался самый разнокалиберный народъ. Здѣсь были, конечно, русскіе люди — купцы, посадскіе, стрѣльцы, мелкіе подъячіе, но вмѣстѣ съ ними и не въ меньшемъ количествѣ всякая татарва, калмыки, бухарцы, хивинцы, киргизцы, а вмѣстѣ съ ними и азіаты, извѣстные подъ общимъ именемъ индѣйцевъ. И вдобавокъ здѣсь въ углу сидѣли на лавкѣ молча и угрюмо три армянина, а рядомъ съ ними громко тараторили между собой два красивыхъ грека, которыхъ было немало въ городѣ. Въ прихожей раздавалось, по крайней мѣрѣ, шесть, а то и восемь разныхъ языковъ и нарѣчій.

Когда Барчуковъ вошелъ въ прихожую и помѣстился на свободномъ краѣ огромнаго ларя, то въ горницѣ шумѣли больше всего въ одномъ углу, гдѣ два стрѣльца помѣстили приведеннаго ими съ базара буяна, связаннаго веревками по рукамъ. Тутъ же около нихъ сидѣлъ одинъ персъ въ своемъ національномъ костюмѣ, сильно изорванномъ.

Человѣкъ съ десятокъ подъячихъ перешептывались между собой и съ своими просителями, за которыхъ они взялисъ ходатайствовать у воеводы. Въ просторной прихожей гулъ многихъ голосовъ не прерывался. Изрѣдка появлялся въ дверяхъ изъ сосѣдней горницы старикъ въ длиннополомъ сизомъ кафтанѣ, съ длиннымъ перомъ за ухомъ и вскрикивалъ на галдѣвшую толпу, унимая ее. Голоса притихали на нѣсколько минутъ, но потомъ снова начинался прежній гамъ.

Въ то же время за три горницы отъ прихожей, въ чистой и свѣтлой комнатѣ, сидѣлъ за большимъ столомъ пожилой человѣкъ, воевода Ржевскій, поражавшій прежде всего своей тучностью, короткой красной шеей, опухшимъ, тоже краснымъ лицомъ, съ маленькими сѣрыми глазами. Совершенно сѣдые, не по лѣтамъ бѣлые волосы не были подстрижены, а падали длинными прядями на плечи, завиваясь въ локоны, и воевода прической своей походилъ скорѣе на духовное лицо. Въ этой особѣ олицетворялась высшая власть всего края на сотни верстъ кругомъ — власть военная и гражданская, судейская и полицейская.

Воеводское правленіе состояло изъ нѣсколькихъ разныхъ отдѣленій съ многочисленнымъ штатомъ всякихъ дьяковъ, подъячихъ, приказныхъ и повытчиковъ, и въ ихъ распоряженіи было до сотни стрѣльцовъ для исполненія всякаго рода порученій.

Но главный начальникъ всего, съ неограниченной властью и отвѣтственный лишь передъ дальней Москвой, — былъ воевода. Ржевскій уже давно правилъ должность и былъ хорошо извѣстенъ во всемъ краю. Его дѣятельность привела къ тому, что обыватели за него Бога молили. Онъ явился послѣ многихъ воеводъ свирѣпыхъ, жестокихъ до дикости или лихоимцевъ и пьяницъ, которые терзали и разоряли Астрахань. А Ржевскій былъ человѣкъ справедливый, кроткій, безусловно честный, и хотя вспыльчивый, но добрый и ласковый съ «подлымъ» народомъ.

У воеводы были только двѣ слабости, двѣ страсти, два занятія. Онъ любилъ до безумія птицу всякаго рода. У него были мѣстные красные гуси, которые ловились на Эмбѣ, сизыя чапуры, неклейки и другія дикія птицы, а равно сотни жаворонковъ, канареекъ и соловьевъ. Помимо разведенія домашнихъ и пѣвчихъ птицъ, воевода обожалъ пѣтушиные бои и владѣлъ десяткомъ такихъ пѣтуховъ, которые забивали всѣхъ. Однажды знакомый воеводѣ купецъ выписалъ даже пѣтуха изъ Сызрани, бился съ воеводой объ закладъ и проигралъ. Лихой боецъ воеводы, большой пѣтухъ, съ прозвищемъ «Мурза», побѣдилъ, конечно, и пріѣзжаго сызранскаго противника.

Страсть эта, хотя невинная, разумѣется, отражалась на управленіи Астраханскимъ краемъ. Такъ, когда зашла рѣчь о выписываніи изъ Сызрани пѣтуха для боя и все время, что длилась эта хлопотливая затѣя путешествія, а потомъ отдыха бойца съ дороги и, наконецъ, сраженія, т. е. болѣе мѣсяца времени, воевода ни въ какія дѣла положительно входить не могъ отъ тревоги самолюбія. Все управленіе, судъ и расправа какъ бы замерли на протяженіи сотенъ квадратныхъ верстъ.