Николай Лейкин - По чердакам и подвалам

— Вы получите, получите… Мы обсудимъ это въ комитетѣ.

Молодой человѣкъ записалъ показанія старушки на прошеніи и спросилъ.

— Сколько вамъ лѣтъ?

— Ахъ, мосье, что вы! Я не знаю, право… Я не считала… сконфузилась старушка.

— То-есть, какъ же это такъ?

— Да такъ… Не знаю… Забыла….

— Видите, я не спрашивалъ бы, но я долженъ записать для соображеній… У насъ такой порядокъ. При докладѣ я долженъ все выяснить. Я секретарь.

— Какъ хотите, а я не знаю. Думаю, что не болѣе… тридцати съ чѣмъ-нибудь.

Молодой человѣкъ улыбнулся на слова старушки и помѣтилъ что-то на прошеніи.

— Сколько вы написали?

— Да нисколько. Такъ помѣтилъ. Сколько вы платите за помѣщеніе?

— Пять рублей. Когда я на чердакѣ жила, я за пять рублей имѣла лучшій уголъ, но Бибишка, Бибишка! И какія я страданія выношу изъ-за нея по квартирѣ! Люди жестокосерды и не всегда пускаютъ съ животнымъ.

Молодой человѣкъ укладывалъ въ портфель прошеніе.

— Вы, кажется, больше сорока лѣтъ написали мнѣ? — спросила его старушка.

— Я ничего не упомянулъ о лѣтахъ. Я написалъ, то, что вижу.

— Мерси. Итакъ, стало быть, я могу разсчитывать на какую-нибудь помощь?

— Да, получите, Я буду ходатайствовать. Прощайте.

— Прощайте, мосье. Благодарю васъ.

Молодой человѣкъ сталъ уходить.

— Ахъ, мосье! Одно слово… Вы о Бибишкѣ-то не забыли помѣтить?

— Да вѣдь собаки въ соображеніе не принимаются, отвѣчалъ на ходу молодой человѣкъ. — Но, впрочемъ… Вы получите, получите…

Въ догонку ему послышались слова:

— Собаки въ соображеніе не принимаются… Странно… Но чѣмъ же онѣ виноваты, что онѣ собаки! Какое жестокосердіе!

Два элегантно одѣтые франта подкатили на рысакѣ къ воротамъ дома въ одной изъ отдаленныхъ улицъ Песковъ. Одинъ брюнетъ, другой блондинъ; брюнетъ плечистый, рослый; блондинъ маленькій, плюгавенькій. Брюнетъ съ расчесаннымъ проборомъ на затылкѣ; блондинъ съ капулемъ на лбу, виднѣющимся даже изъ-подъ полей глянцевой плюшевой шляпы-цилиндра. У брюнета монокль въ глазу; у блондина пенснэ на носу.

— Кажется — здѣсь, — сказалъ брюнетъ, вылѣзая изъ саней. — Домъ № 17… Здѣсь…

— Посмотримъ твоихъ бѣдныхъ… — прокартавилъ блондинъ.

— Моихъ! Повѣрь, ежели-бы не графиня Глухищева, никогда-бы я и не вздумалъ дѣлать эти визитаціи. Вѣдь я секретаремъ благотворительнаго общества, гдѣ она предсѣдательствуетъ.

— Охота тебѣ у старой дуры!..

— Глупа, но вліятельна… Ея слово вѣско… А мнѣ ужъ пора сдѣлать карьеру. Нельзя-же весь свой вѣкъ только числиться и числиться. Она, вонъ, губернаторовъ пристраиваетъ! Гдѣ здѣсь вдова учителя Подкованцева живетъ? — обратился брюнетъ къ мужику съ бляхой на шапкѣ, виднѣющемуся въ ворота.

— А вотъ пожалуйте все прямо, въ самый конецъ двора. Какъ дойдете до помойной ямы — сейчасъ налѣво. Тутъ будетъ дверь и на ней вывѣска съ сапогомъ, такъ въ эту дверь и во второй этажъ.

— Дуракъ! Дубина! Что я такъ могу понять! Ты проведи меня… Я секретарь общества призрѣнія сирыхъ и неимущихъ.

Обруганный дворникъ снялъ шапку и повелъ по двору. Дворъ былъ грязный.

— Главное, меня интересуютъ дочери этой вдовы, а то-бы я съ тобой не поѣхалъ, — говорилъ блондинъ. — Вѣдь попадаются, я думаю, и хорошенькія канашки у этихъ вдовъ?

— О, и сколько! Но, знаешь, все это какъ-то нечистоплотно… претить… Отрепанное платье, дырявыя ботинки… А я прежде всего люблю, чтобъ нога была хорошо обута. Мнѣ и свѣжесть и миловидность личика нипочемъ, только-бы нога… Здѣсь, впрочемъ, дочери учителя… Среда интеллигентная.

— Вотъ тутъ-съ… Во второй этажъ… — указалъ дворникъ.

Франты начали взбираться по деревянной лѣстницѣ.

— Только ты, Засовцевъ, скорѣй… Насъ вѣдь у Кюба ждутъ, — сказалъ блондинъ.

— Ну, да… Только краткія справки… Такъ сказать, легкій обзоръ… Истинная-ли это бѣдность, нѣтъ-ли признаковъ благосостоянія.

Брюнетъ постучался. Дверь отворила маленькая худенькая старушка въ бѣломъ чепцѣ и въ ватной кацавейкѣ поверхъ чернаго платья.

— Засовцевъ, секретарь общества призрѣнія сирыхъ и неимущихъ, — отрекомендовался брюнетъ. — Я отъ графини Глухищевой, узнать степень вашего бѣдственнаго положенія.

— Пожалуйте… Мы уже давно ждемъ кого-нибудь. Столько времени я подала прошеніе… Вѣрите ли, все до капельки заложено. Сидимъ и голодаемъ… Печка недѣлю не топлена… — заговорила старуха. — Снимали вотъ тутъ у насъ въ кухнѣ два угла жильцы, все-таки было маленькое подспорье, но ушли на другую квартиру. Не могутъ въ нетопленной комнатѣ жить.