Николай Лейкин - Кладбищенские

Около мерлушковой шапки стоитъ гороховое совсѣмъ выцвѣвшее пальто, обмотанное по воротнику грязнымъ гаруснымъ шарфомъ. Изъ короткихъ рукавовъ выглядываютъ красныя руки. На головѣ фуражка на подобіе блина. Лицо опухши, подбородокъ съ сѣдой щетиной.

— Молодой человѣкъ… скончался во цвѣтѣ лѣтъ… Жалко, жалко… — бормочетъ пальто хриплымъ голосомъ. — Неумолимая смерть… Предѣлъ судебъ… Ударъ бури… и падаетъ могучій дубъ, какъ и гибкая повилика… Это кто говорить на могилѣ-то, позвольте узнать? — задаетъ онъ вопросъ.

— Не знаю.

— Прекрасно говорить. Доложу вамъ, я и самъ когда-то писалъ въ газеты, но интриги… Изъ-за литературы я и на службѣ пострадалъ. Же ву засюръ… Пострадалъ за правду. И вотъ теперь, гонимый бурей… Пардонъ. Не можете-ли вы мнѣ одолжить что-нибудь?

— Какъ-съ?

Мерлушковая шапка, не разслышавъ въ чемъ дѣло, наклоняется.

— Доне муа келькшозъ… — говорить пальто, переминаясь съ ноги на ногу, и протягиваетъ руку.

На дальнихъ мосткахъ кладбища, почти совсѣмъ не расчищенныхъ отъ снѣга, пробираются мужчина и женщина. Мужчина въ чуйкѣ съ барашковымъ воротникомъ, женщина въ драповомъ пальто и ковровомъ платкѣ на головѣ. Въ рукѣ у ней вѣнокъ изъ моху съ имортелью.

— Ну, и снѣгу-же!.. — говорить женщина. — И никто не заботится расчистить. Совсѣмъ не расчищаютъ.

— Расчищать-то тутъ расчищали, а только давно ужъ очень, — отвѣчаетъ мужчина, балансируя на ходу, чтобъ не поскользнуться и не упасть. — А вотъ какъ мы крестъ-то Петра Митрофаныча найдемъ — это штука. Смотри, какъ все занесено направо и налѣво, а крестъ у Петра Митрофаныча небольшой, низенькій.

— Межъ двухъ березъ долженъ быть. Теперь, какъ мы идемъ, то на правой сторонѣ. А на березѣ, которая побольше, губка. Я замѣтила эту губку. Потомъ сзади сломанное дерево. Ай! — взвизгнула женщина и упала.

Мужнина бросился ее поднимать.

— Не ушиблась? — участливо спрашивалъ онъ.

— Какъ не ушиблась! Локоть… Локтемъ ударилась… Больно. Вѣдь скользь-то какая!

— Ужасъ, какъ содержатъ этотъ четвертый разрядъ! Лодочкой протоптанная тропинка и ни порошинки песку. Смотри, вѣдь двоимъ не разойтитсь. Четверторазрядныхъ посѣтителей и за людей не считаютъ.

Мужчинѣ и женщинѣ, которые идутъ гуськомъ, какъ разъ загораживаетъ дорогу встрѣчная старуха-нищая съ краснымъ, носомъ, въ ватной юбкѣ, изъ-подъ которой выглядываютъ сѣрые валенки, и въ двухъ платкахъ.

— Христову милостыньку, матушка, за упокой новопреставленныхъ сродственничковъ. Подайте старушкѣ на хлѣбъ.

— Ахъ, милая! Какая тутъ милостыня! Только-бы разойтиться намъ какъ-нибудь, — говоритъ мужчина, остановившись передъ нищей.

— Да разойдемся какъ-нибудь, милостивецъ, не откажи только въ подаяніи. Я въ сугробъ сойду. Я въ валенкахъ… Да и не привыкать мнѣ стать.

Мужчина суетъ нищей мѣдную монету, нищая сходитъ въ сугробъ и опускается въ снѣгъ чуть не по колѣни, бормоча:

— Спасибо, благодѣтель. Пошли Господь царство небесное упокойничкамъ вашимъ.

— Пройти-то вотъ только къ нашимъ упокойничкамъ невозможно, — плачется мужчина. — Удивляюсь, какъ сюда ходить само духовенство литіи служить на могилы.

— Да не ходятъ сюда священники, благодѣтель, совсѣмъ не ходятъ, отказываются. Какъ тутъ священнику въ ризѣ пройти! Упаси Боги… И мы-то, старушки, бродимъ-бродимъ, а потомъ придемъ домой, такъ подолъ-то у юбки хоть выжми — весь мокрый. Тутъ ходить только привычному народу, да у кого развѣ близкіе сродственники похоронены, такъ по усердію.

Старуха брела обратно, сзади мужчины съ женщиной.

— А ты здѣсь цѣлый день топчешься, бабушка? — спросила женщина въ ковровомъ платкѣ.

— Не то чтобы день, благодѣтельница-матушка, а все ужъ часа два послѣ поздней обѣдни побродить надо. Въ обѣдню-то около церкви, а потомъ сюда… Въ вечерню рѣдко ходимъ. Младенцевъ вѣдь только хоронить привозятъ къ вечернѣ-то. Мало подаютъ. Ну, у кого изъ нашей нищей братіи дѣти есть, такъ дѣтей собирать посылаютъ.

Но вотъ опять встрѣча, и на этотъ разъ ужъ встрѣча съ посѣтителями кладбища. Встрѣчаются трое мужчинъ и съ ними простая женщина съ чашкой кутьи, завязанной въ носовой платокъ. Мужчины оказались въ сапогахъ съ высокими голенищами, сошли въ снѣгъ и кое-какъ пропустили встрѣчныхъ. Старуха нищая опять заныла:

— Христову милостыньку, благодѣтели, за упокой новопреставленныхъ.

Въ подаяніи не отказано. Старуха нищая продолжаетъ:

— Вѣдь вотъ простые-то люди лучше подаютъ. Они жалостивѣе къ старушкамъ. Трудно здѣсь ходить въ этомъ разрядѣ, а подаютъ съ большимъ усердіемъ. Мало ходятъ здѣсь изъ-за снѣга, а ужъ откажутъ здѣсь рѣдко, милостивецъ.