Николай Лейкин: Кладбищенские

— Не дамъ я тебѣ копѣйку на ребенка, — объявляетъ она. — Эта копѣйка намъ съ Кирилловной. И такъ ужъ ты у насъ двѣ копѣйки черезъ твое нахальство отъегорила.

— Да возьми, возьми, вѣдьма. Ну, тебя въ болото! — соглашается баба съ ребенкомъ.

Изъ-за угла показывается пожилой мужчина въ бобровой шапкѣ, надѣтой на бекрень, и въ пальто съ бобровымъ воротникомъ. Заложа руки въ карманы пальто, онъ попыхиваетъ папиросой, которую держитъ въ зубахъ, и направляется по одной изъ боковыхъ дорожекъ. Старикъ съ повязанной платкомъ головой тотчасъ же бросается за нимъ, вопя:

— Баринъ, батюшка, заупокойную милостыньку, Христа ради! Родителямъ царство небесное.

Старухи тоже бѣгутъ за старикомъ, насколько позволяютъ мостки, но старикъ ужъ нагналъ быстро шагающаго мужчину въ бобровой шапкѣ. Тотъ поспѣшно суетъ что-то старику и быстро шагаетъ дальше. Старикъ останавливается и разсматриваетъ сунутое ему въ руку.

— Много-ли отвалилъ? — спрашиваютъ старика старухи.

Старикъ машетъ рукою и смѣется, показывая два гнилыхъ клыка.

— Да что! Я за нимъ, какъ за путнымъ — а онъ мнѣ билетъ на обѣдъ въ дешевую столовую сунулъ, — говорить онъ.

— Билетъ? Ну, значить, нѣмецъ. Наши русскіе билетами не подаютъ, — покачиваетъ головой старуха въ капорѣ. — Билетъ… Вотъ глупые-то люди! Совсѣмъ попусту… А билетъ гривенникъ стоитъ.

— Въ томъ-то и дѣло, что шутъ гороховый. Ну, куда мнѣ тащиться семь верстъ киселя ѣсть! И главное дѣло, самое горячее время потерять, когда, здѣсь на могилкахъ литіи служатъ.

— Конечно… — соглашается старуха въ капорѣ. — Что настрѣляешь до второго часа, тѣмъ и живы.

— Такъ полагаю, что и нѣмцы эти билеты раздаюсь прямо изъ-за озорничества, — прибавила вторая старуха. — На обѣдъ мы и сами себѣ съумѣемъ купить, что намъ требуется, дай только въ руку… Да мнѣ, вотъ, обѣдовъ-то вовсе и не надо. Я отвыкла отъ нихъ. Мнѣ только-бы кофейку съ булочками… А обѣдъ — какой тутъ обѣдъ! Зашелъ въ мелочную, вотъ тебѣ и обѣдъ. Озорники!

Старикъ плюетъ и бормочетъ:

— Продать его — никто у насъ и трехъ копѣекъ не дастъ. Лучше бы онъ мнѣ копѣйку далъ, чѣмъ этотъ билетъ.

— Куда идти-то? — спрашиваетъ баба съ ребенкомъ. — Гдѣ по этому билету кормятъ-то?

— У быковъ… — гдѣ скотопригонный дворъ. Знаешь?

Баба качаетъ головой.

— Далеко. Надсадишься. Митрофаньевскимъ нищимъ если, такъ этотъ билетъ подъ стать, а намъ далеко, — шепчетъ она.

— Да и митрофаньевскіе въ обѣденную пору не побѣгутъ. Какъ уйти съ кладбища, коли въ обѣденную пору только и подаютъ — заключаетъ старуха въ капорѣ.

Вдали виденъ купецъ въ енотовой шубѣ. За нимъ бѣгутъ вприпрыжку двѣ дѣвчонки лѣтъ по двѣнадцати, но купецъ шествуетъ плавно и не обращаетъ на нихъ вниманія.

Гробъ опустили въ могилу. Пропѣлъ клиръ въ послѣдній разъ «вѣчную память» и выступилъ ораторъ. Началась рѣчь надъ могилой покойнаго. Провожающіе размѣстились на сосѣднихъ могилахъ и слушаютъ, но слышны по временамъ только возгласы. Ораторъ очень плохой и глотаетъ слова. Рѣзкій вѣтеръ, шелестя голыми вѣтвями деревьевъ, также заглушаетъ голосъ. Пасмурно, падаетъ мелкій снѣгъ. Снуютъ нищіе всѣхъ сортовъ и, робко озираясь и косясь на мелькающую то тамъ, то сямъ полицію, чуть не шопотомъ выпрашиваютъ подаяніе у публики.

Вотъ старушка съ подвязанной щекой, въ капорѣ и потерявшемъ цвѣтъ салопѣ съ длинной пелериной, съ муфтой, висящей съ шеи на шнуркѣ.

— Позвольте узнать, батюшка, кого хоронятъ? — задаетъ она вопросъ бородатому человѣку въ очкахъ и въ мерлушковой шапкѣ.

Названа фамилія.

— Чиновникъ?

— Нѣтъ.

— По купеческой части, стало быть?

— Тоже нѣтъ.

— Такъ кто-же онъ изъ себя-то будетъ? — продолжаетъ старуха.

— Писатель.

— Это что въ газетахъ-то?.. Такъ, такъ… А въ большомъ чинѣ, они все-таки?

— Не думаю. Онъ былъ человѣкъ, кажется, никогда не служившій.

— Нѣтъ, я къ тому, что провожатыхъ-то порядочно. Ахъ, у меня мой покойникъ тоже… Писалъ не въ газетахъ, но на письмѣ и душу Богу отдалъ… Я про мужа… Вдова я титулярнаго совѣтника… Дослужился и чинъ мнѣ оставилъ… А что толку?.. Пенсіи никакой… Сколько я прошеній подавала — и пособія не вышло. Были и дѣти… Но о сынѣ двѣнадцатый годъ ни слуху, ни духу… Только благостями Елены Романовны и питаюсь… Кабы не она, посреди дороги умирать мнѣ, старухѣ. Графиню Лозанову изволите знать? Благодѣтельница… Денно и нощно молю о здравіи и благоденствіи… А вотъ теперь онѣ на теплыхъ водахъ… и я совсѣмъ въ умаленіи… Добрая барыня, пошли ей Богъ… А вотъ теперь когда вернется!