Николай Лейкин: Бездомники

— Пиры не пиры, а въ первый-то день все-же наберу по пятіалтыннымъ да двугривеннымъ рубля два, — отвѣчала кацавейка.

— Попотчуй товарища на радостяхъ-то. Я кутейницкаго отродья. Мнѣ негдѣ взять.

— Ладно. Я къ своимъ жалостливъ.

— Гдѣ встрѣтимся-то? Съ собой тебѣ меня взять невозможно?

— Боже избави! Нешто вдвоемъ стрѣлять можно? Ты самъ знаешь. И въ одиночку-то, такъ и то мимо городового проскользать да и проскользать надо. А ты, какъ стемнѣетъ, приходи сегодня сюда… Я буду здѣсь съ сороковкой. Вотъ на сонъ грядущій и разопьемъ.

— Да будто ты сюда придешь на ночлегъ, два-то рубля настрѣлявши? При двухъ-то рубляхъ ты можешь и на постояломъ дворѣ прохлаждаться при разносолахъ.

— Конечно, слѣдовало-бы отлежаться и отдохнуть. Давно ужъ я не прохлаждался въ благодушіи. Ну, да вотъ что. Приходи въ сумерки на Невскій къ Гостиному двору и жди меня тамъ на скамейкѣ.

— Со скамейки-то какъ-бы городовой не согналъ?

— Ты руки не протягивай, такъ онъ тебя и не тронетъ. Не проси около Гостинаго-то, ужъ воздержись. Ну, а сгонитъ со скамейки… такъ прохаживайся.

— Ладно. Спасибо. Я приду.

— Приходи. А куда ночевать пойдемъ — тамъ видно будетъ. Вѣдь и я тоже пока еще въ неизвѣстности, много-ли въ рынкѣ-то настрѣляю. Можетъ быть, и рубля не соберу.

Напившись чаю, сосѣди по ночлегу стали уходить изъ ночлежнаго пріюта. Вотъ они вышли на улицу и подали другъ другу руку.

— Сосѣдъ, а сосѣдъ! Да какъ тебя зовутъ? — спросило форменное пальто кацавейку.

— Имя мое тяжелое: Пудъ. Пудъ Чубыкинъ, — сказала кацавейка.

— Января четвертаго празднуешь. Знаю. А меня — Серапіономъ. Серапіонъ Скосыревъ.

Ночлежники разстались.

Было еще рано. Часы показывали въ окнѣ часового мастера еще только восемь. Въ подвальномъ этажѣ въ мелочной лавочкѣ горѣлъ еще огонь. На улицѣ было сыро. Падалъ мелкій мокрый снѣжокъ, дулъ вѣтеръ. Холодная сырость пронизывала до костей.

«Только-только еще отворять лавки начнутъ, пока я приду въ рынокъ», — разсуждалъ Пудъ Чубыкинъ, ежась, засунулъ красныя руки въ рукава кацавейки и поспѣшно зашагалъ стоптанными дырявыми сапожонками, чтобъ согрѣться.

Вотъ и рынокъ, гдѣ торговалъ его дядя суровщикъ. Бакалейныя и щепенныя лавки были уже отворены и въ нихъ торговали, но суровскія еще только отворялись, а галантерейная и суровская лавка его дяди была еще заперта. Напротивъ рынка, въ домѣ красовался своими росписными вывѣсками чайный и фруктовый магазинъ отца Пуда Чубыкина, съ изображеніемъ фруктовъ въ вазахъ, цибиковъ съ чаемъ, стеклянныхъ сосудовъ съ кофе и головъ сахару. Онъ былъ уже отворенъ. Пудъ Чубыкинъ взглянулъ на него и смахнулъ съ глаза слезу.

«Вотъ здѣсь тринадцатилѣтнимъ мальченкомъ началъ я когда-то привыкать къ торговлѣ, на первыхъ порахъ ѣлъ въ неимовѣрномъ количествѣ сахаръ, дѣлалъ кораблики изъ оберточной бумаги, ласкалъ большого сѣраго кота, всегда лежавшаго на мѣшкѣ съ сушенымъ цикоріемъ, или на обернутомъ въ дерюжный мѣшокъ мѣдномъ горячемъ чайникѣ съ чаемъ, ѣлъ, походя, апельсины, яблоки, мармеладъ не взирая на предупрежденья приказчиковъ не дѣлать этаго».

И вспомнилось Чубыкину, какъ онъ на первыхъ порахъ объѣлся продажными сластями, заболѣлъ, долго хворалъ и, наконецъ, выздоровѣлъ.

Въ лавкѣ говорили:

— Обожрался разъ такъ ужъ теперь зря ѣсть не станетъ. Отвратитъ отъ сладкаго.

И помнитъ Пудъ Чубыкинъ, что его дѣйствительно отвратило отъ сладкаго. Сахаръ, коврижка, медовые и мятные пряники и мармеладъ сдѣлались ему противными. Онъ даже чай и кофе пересталъ пить въ накладку. На яблоки, груши, апельсины и орѣхи ему даже глядѣть не хотѣлось.

Онъ стоялъ передъ лавкой своего отца, заложа руки въ рукава, переминался отъ холода, колотилъ ногу объ ногу и вспоминалъ прошлое, вспоминалъ свое дѣтство, юношество.

Онъ вспомнилъ, какъ ласково относились къ нему въ лавкѣ ихъ обычные покупатели, и въ ушахъ его звенѣли ихъ фразы:

— А, молодой хозяинъ! А ну-ка, молодой хозяинъ, отвѣсь-ка мнѣ пару фунтиковъ сахарку… Да съ корочками, голубчикъ, съ корочками, чтобъ повыгоднѣе было, потому мнѣ для прикуски.

Маленькій Пудъ ухмылялся во всю ширину своего лица, отодвигался застѣнчиво отъ прилавка и щекоталъ за ухомъ кота, а приказчикъ отвѣшивалъ требуемое.

— Ну, теперь лимонъ. Молодой хозяинъ, лимончикъ мнѣ, лимончикъ. Что-жъ ты съ покупателемъ-то, другъ, не занимаешься? Давай лимончикъ. Только кожу-то потоньше выбери. Ну? Давай сюда, лимончикъ. Угождай постоянному покупателю. Ты еще подъ столъ пѣшкомъ бѣгалъ, а я ужъ у васъ покупалъ въ вашей лавкѣ.